Александр Богданов - Падение великого фетишизма / Вера и наука

Это — интересный случай «диалектического» превращения понятия с переходом первичного содержания в прямо противоположное. Понятие «материи» возникло, как общий символ пассивного, инертного начала, соответствующего «исполнительской» функции в авторитарном сотрудничестве. Здесь же оно, занявши позицию «первопричины», тем самым приобретает существенные черты начала активно-организаторского. (Об исторических условиях, вызвавших этот переход, я писал в статье «Философия соврем. естествоиспытателя», сборник «Очерки философии коллективизма», Спб. 1909).

Понятие о материи-первопричине, характерное для метафизического материализма, совершенно чуждо материалистическим концепциям Л. Фейербаха, Маркса, Энгельса, И. Дицгена. Для этих последних «материя» есть живая, непосредственная реальность опыта, и только. Вопрос о первопричине для них, вообще, не существует. В науке понятие материи до сих пор чаще всего применяется с метафизической окраской (напр., когда масса определяется, как «количество материи», т. е. вместо определения дается пустая тавтология, и самое понятие материи или массы превращается в голую, неопределимую абстракцию, подобную различными, «силам» и пр.). Но понятие материи в авторитарной окраске («первопричина») из науки давно уже исчезло. В философии оно встречается и в чисто эмпирическом значении (как у Маркса-Энгельса), и в метафизическом; но именно у метафизиков-материалистов, и кажется, только у них, оно, оставаясь метафизическим, приобретает еще религиозный оттенок.

Обыкновенно, выделяют еще третью линию — потребительные, производительные ассоциации и т. под. Но она не является специфически пролетарской — это также способы организации мелкой буржуазии, — и следовательно, не она существенна для созидания пролетарского коллектива. Она приобретает положительное значение в этом смысле лишь постольку, поскольку примыкает к двум главным типам организации и подчиняется им.

Разумеется, и тут возможен известный «социоморфизм», т. е. склонность представлять взаимодействие вещей по образу взаимодействия людей. Такая склонность, на мой взгляд, проявляется до некоторой степени у И. Дицгена, когда он говорит о том, что «материя не так уж материальна, а дух не так духовен, как это большинству кажется»; то смутное одухотворение материи, которое тут замечается, означает, как будто, некоторое стремление «социализировать» весь мир, представлять его вещи в социальных отношениях с людьми. У Марка Гюйо социоморфизм еще сильнее, особенно в его эстетических воззрениях: эстетку внешней природы он понимает, как социальное отношение человека к вещам. Но подобные формы монистического мышления не могут удерживаться при современном развитии техники и знаний, при современной власти человечества над природой. Пролетариат, непосредственно ведущий, в товарищеском союзе работников, борьбу с «вещами» внешней природы, более всякого другого класса приучается своей практикой различать отношения вещей и отношения людей. У него, таким образом, новая форма мышления легко очищается от всякого социоморфизма в отношениях к природе, сводясь к монистически-научному (энергетическому) пониманию взаимодействия вещей.

Буржуазные экономисты-классики, от Пети до Рикардо, подготовили для Маркса значительную часть материала, образующего пролетарски-трудовую теорию. Но понимание труда, как источника стоимости у них остается индивидуалистическим, и только в анализе Маркса труд выступает как социальная производительная сила, как деятельность не личностей, но коллектива.

Самые понятия «нравственности» или «права» здесь могут применяться лишь условно : содержание слишком глубоко изменилось, чтобы старые слова могли точно его выражать. Исторически, они всегда связывались с религиозной санкцией или с фетишизмом абсолютного, без этого они не мыслились в прошлом, и остатки этого установившегося значения постоянно сопровождают употреблена этих терминов.

Было бы большой ошибкой делить из этого принципиальные «анти-интеллигентные» выводы. Интеллигенция нужна пролетариату в его организациях, чтобы помогать его идеологическому росту, чтобы передавать ему недостающие знания и весь тот материал культуры, которым он должен овладеть. Пролетариат, борющийся за устранение классов, не может закрывать доступ в среду своего коллектива пришельцам из других классов; и если ему приходится затратить известную сумму усилий на введение их в рамки своего мышления и своей практики, то за это он получает сотрудников, во многом ему полезных. Это — слабый прообраз той гигантской работы, которую придется выполнить пролетариату после его победы, чтобы ввести в рамки новой организации труда и новых форм мышления огромную массу людей, принадлежавших до этого момента к другим классам.