Александр Богданов: Культурные задачи нашего времени

Своей явной мотивированностью новые социальные нормы вполне соответствуют обычным техническим . Последние также всегда условны, и исходят из определенной цели: если требуется осуществить то-то (получить такой-то продукт или сделать такое-то орудие, и т. п.), то надо действовать вот каким образом… В социальной норме это «если» замещено потребностью коллектива — постоянной целью социальной практики. Очевидно, перед нами тут, в самом деле, просто техническая норма поведения людей в их взаимных отношениях.

Старый мир норм, как мы сказали, необыкновенно богат: в обществе, построенном на противоречиях и конфликтах, для каждого ряда сколько-нибудь серьезных случаев столкновения интересов нужна особая норма, чтобы их урегулировать и организовать в пределах необходимого. При категорической форме, неразрывно связанной с фетишизмом, всякий обычай, моральное правило, закон, необходимо статичны , не допускают свободных вариаций в применении, лишены гибкости и пластичности. Когда изменившиеся условия не дозволяют стереотипность приложения старой нормы, то в силу ее безусловности выходом может быть только либо голое нарушение нормы — «преступление», — либо создание новой, ее отменяющей. То и другое сопряжено со значительной растратой общественных сил — в первом случае потому, что получается резкое противоречие в социальной системе, во-втором, потому что новой норме надо еще пробивать себе дорогу сквозь сопротивление консервативной идеологической среды. Недаром высказывалась много раз идея, что новый закон сам по себе есть «преступление» по отношению к старым.

Не таковы нормы, порождаемые пролетарским культурным развитием, в которых социальная целесообразность — их основа — не затемнена и не скована никаким фетишизмом. Их условность, их прямая и явная зависимость от интересов коллектива исключает всякое окостенение; они по самому существу своему пластичны. Каждая из них соответствует определенной потребности и определенным условиям; если изменяются эти последние, изменяется в таких же рамках применение нормы; нет необходимости в создании новой на ее месте, но также нет и «преступления».

Допустим, что по уставу известной пролетарской организации членами ее признаются лица, делающие, между прочим, ежемесячные взносы определенной величины. Наступает жестокая безработица, многие из членов начинают вносить в кассу меньше, чем полагается, а некоторые совсем перестают. Если бы дело шло об юридической норме, вывод получался бы автоматически: не платящие не подходят под определение членов организации. Так, при цензовом избирательном праве, обусловленном уплатой известной суммы налогов, тот, кто опустился ниже этой суммы, тем самым уже лишен избирательного права, без разговора и без апелляции. Но в рабочей организации такая механическая, а точнее — фетишистическая точка зрения невозможна. Даже не прибегая к пересмотру устава, организация может сохранить своих временно обедневших членов, — потому что их удаление подрывало бы ее силу в будущем; и ее секретариат, сохраняя связь с неплательщиками, не будет считать, что он совершает «преступление»; ибо устав для коллектива, а отнюдь не наоборот. То же относится к применению сложившихся норм товарищеской солидарности, и т. п.: всюду «закон» принимается не абстрактно и безусловно, а как живое обобщение конкретных интересов коллектива, к которым он и должен, следовательно, приспособляться на практике.

Надо заметить, что и в тех буржуазных организациях, которые построены на свободных, демократических началах, наблюдается та же тенденция. Это и понятно, потому что она связана непосредственно не с тем или иным классом, а с определенной — товарищеской — формой сотрудничества. Всюду, где последняя выступает, обнаруживается ослабление фетишизма норм, и переход к нормам целесообразности. Но в то время как в жизни прочих классов товарищеское сотрудничество играет лишь сравнительно ничтожную, случайную роль, исчезая перед другими, основными для них формами отношений, для пролетариата это главный тип трудовой связи, в своем развитии поглощающий все остальные. Вот почему коренное преобразование царства норм, разрушение их фетишизма и консерватизма есть культурная задача пролетариата, а не иного класса.

По мере достижения этой задачи, само собой будет уменьшаться и количество жизненно необходимых норм. В настоящее время их так много, что, напр., изучение права образует особую, труднейшую и сложнейшую специальность; и в то время, как «никто не может отговариваться незнанием законов», их знают в действительности сколько-нибудь достаточно единицы из тысяч: образец логики нынешнего строя. В пределах этого строя пролетариат не может существенно изменить такого положения; но в своей собственной среде, где зародилась и растет новая социальная система, он вырабатывает культуру, свободную от загромождения бесчисленными нормами, более общими и более частными.