Александр Богданов: Культурные задачи нашего времени

Происхождение понятия из слова, «мышления» из речи мы берем здесь прямо, как принятое научное воззрение. Понятие это и есть слово, только в ослабленном, неполном виде, лишенное своей оболочки звука ; мышление — внутренняя речь. Тожество речи и мышления обнаруживает всецело социальный характер духовной культуры, которая не может существовать без ее внешнего выражения в человеческом коллективе, и которая поэтому справедливо называется общественным сознанием людей. [2] Связь речи и мысли хорошо выясняется, напр., в работах Макса Мюллера. (на русском языке имеется «Наука об языке», «Наука о мысли» и др.). Словесно «звуковая оболочка» понятия, представляющая его «знак», в иных случаях заменяется другими внешними актами, которые также способны служить средствами общения людей: мимические жесты, изобразительные движения, лежащие в основе пластических искусств, выполнение музыкальных комбинаций, как способ передачи эмоций, затем письмо, и т. под. Слово — наиболее типичный и главный, преобладающий элемент духовной культуры.

Итак, что включали в себя, что выражали те слова-понятия, которые впервые образовались в незапамятные эпохи и послужили зародышем идеологического мира? Они были обозначением коллективно-трудовых действий .

Это были простые, устойчивые сочетания звуков («слова-корни»), которыми привычно сопровождались разные акты совместной работы людей, — трудовые крики, нечто вроде трудовых песен позднейшего времени. Каждый такой крик являлся естественным и для всех членов первобытного коллектива понятным символом того действия, с которым был связан. Он служил работникам прежде всего для того, чтобы ободрять друг друга в процессе труда (как, положим, «Дубинушка» наших приволжских крестьян), затем — чтобы поддерживать ритмическое соответствие индивидуальных действий (подобно тому, как звук «у-ух» в «Дубинушке» представляет сигнал для мгновенного объединения усилий); в дальнейшем те же звуки стали употребляться и в качестве призыва к работам, в роде повелительного наклонения наших глаголов. Все эти основные функции, как видим, сводятся к одному: первобытная речь служит способом организовать совместный труд членов первобытного коллектива, идеология в своем зарождении выступает как организующая форма социально-трудовой жизни.

Сохраняется или изменяется это практическое значение идеологии, этот ее жизненный смысл, в ее дальнейшем развитии?

От языка доисторических дикарей с несколькими десятками слов-корней, трудовых сигналов, достаточных для их несложной борьбы за существование, до языка нынешних культурных наций, заключающего сотни тысяч отдельных обозначений и почти бесконечную возможность их варьировать и усложнять — расстояние, бесспорно, громадное. Но присмотритесь внимательно, какую объективную роль играет все это колоссальное богатство форм современной речи, и вы всюду найдете в основе ту же функцию — организовать социальное бытие людей.

В самом деле, нет никакой надобности доказывать, как вещь очевидную для всякого, — что вся гигантская система современная сотрудничества, распределения, присвоения, эта система, охватывающая десятки и сотни миллионов человеческих единиц, организуется при помощи словесных символов. Путем словесного общения, напр., «договора» работника с капиталистом устанавливается место человека в сфере производства, словесными указаниями определяются размеры, характер, условия его труда, отношения его к другим работникам и т. д.

Посредством «переговоров» совершается каждый акт менового процесса, составляющего душу современной экономической организации; всюду, где устанавливается какое-либо взаимоотношение собственности, социальной силы, права и т. д., оно необходимо оформливается, определяется, закрепляется, т, е. социально организуется путем его словесного выражения, в точных схемах гибкой, развитой человеческой речи.

Конечно, идеологическая область языка шире непосредственно трудового процесса и возникающих из него экономических отношений. Но возьмем явление в самом общем его виде: один человек, посредством слов или мимики или письма или каких угодно знаков сообщает нечто другому человеку. Спрашивается, что объективно при этом происходит, какое реальное жизненное изменение? Очевидно, такое, что между этими двумя лицами создается нечто общее ; это нечто, входившее до взятого нами момента в опыт первого, входит теперь также в опыт второго и, прямо или косвенно, влияет отныне на его действия. Следовательно, при помощи этого акта первый приспособляет к себе второго, вместе с его действиями. Но в этом и состоит процесс организации — в приспособлении одних жизненных процессов к другим. И если социальная жизнь бесконечно усложнилась, элементарные трудовые действия в борьбе людей за существование сменились многообразно расчлененной системой труда, с ее бесчисленными экономическими соотношениями, с бесчисленными идеологическими выражениями и отражениями, — то человеческая речь продолжает и здесь выполнять прежнюю «культурную задачу», только в соответственно усложненном виде: задачу организации. [3] Иногда слово становится орудием борьбы — угроза, полемика, брань и т. п.; это как будто противоречит представлению об его организующей функции. Но стоит присмотреться ближе — и противоречие исчезнет. Далее по отношению к противнику боевая функция слова есть в то же время организующая по своей тенденции: дело идет о том, чтобы заставить противника отказаться от каких-либо нежелательных с точки зрения нападающего действий, стремлений, идей, — т. е. привести его к практическому или идейному согласованию с нападающим. Но обыкновенно еще больше агрессивная речь направлена к воздействию на других слушателей, зрителей борьбы, и стремится объединить их на отрицательном отношении к врагу, организовать поддержку с их стороны.