Майкл Даммит - Что такое теория значения?

Как я уже сказал, мы пока не знаем, как построить систематическую теорию значения, включающую в себя различие между смыслом и действием. Прежде всего нам нужно решить, правильно ли принимать понятие истины в качестве центрального понятия теории значения и формулировать с его помощью ядро теории или на эту роль следует избрать какое-то другое понятие? С этим выбором связан важный вопрос о том, можно ли с помощью избранного понятия построить жизнеспособную вспомогательную теорию (теорию действия) . Существует ли на самом деле единообразный способ описания всей нашей языковой практики, основывающийся: на этом понятии? До сих пор мы очень

слабо представляем себе, как могла бы выглядеть такая вспомогательная теория, построенная без ссылки на предварительное понимание понятий, относящихся к лингвистическому поведению, например понятие утверждения. Основное внимание обращают на форму ядра теории. Поскольку ядро теории говорит о понимании смысла некоторого выражения не как об овладении его полным употреблением, а как об усвоении какого-то его конкретного свойства, постольку у нас отсутствуют общие аргументы как для обоснования невозможности атомарной теории значения, так и для демонстрации необходимости теории такого типа. Знать смысл предложения — значит знать относительно него некоторую конкретную вещь — условие его истинности, или метод его верификации, или что-либо подобное в зависимости от того, что именно принято в качестве центрального понятия данной теории значения. Точнее говоря, мы должны иметь возможность вывести это знание из того способа, которым построено предложение из составляющих его слов. Я уже говорил, что приемлемая теория значения должна быть по крайней мере молекулярной. Входящая в нее теория смысла должна показывать, каким образом проявляется знание говорящим значения любого предложения. Однако поскольку дополнительная часть теории призвана объяснять, как из своего знания смысла предложения говорящий выводит понимание полного его употребления, постольку нет никакой необходимости в том, чтобы знание говорящим значения предложения охватывало каждый аспект его способности употреблять данное предложение так, как оно употребляется в языке. Знание значения может включать в себя весьма небольшую часть этой способности (например, способность осуществить верификацию предложения). Поэтому ничто не препятствует теории смысла отождествлять понимание говорящим смысла каждого отдельного слова с его каким-либо конкретным умением, относящимся к тому или иному слову, скажем с его умением понимать смысл некоторых весьма специальных предложений, содержащих это слово.

Таким образом, вопрос ”Заключается ли значение предложения в условиях его истинности?” равнозначен следующему вопросу: ”Позволяет ли выбор понятия истины в качестве центрального понятия теории значения сохранить различие между смыслом и действием?”

Одной из причин широкой распространенности представления о том, что значение предложения задано условиями его истинности, является интуитивная очевидность этого представления. Если понятие истины мы считаем несомненным, если приписываем себе понимание этого понятия, но не пытаемся его анализировать, то кажется очевидным, что только понятие истины требуется для объяснения понимания нами предложений и ничего другого для этого не нужно. Это впечатление в значительной мере обусловлено принципом эквивалентности, т.е. тем принципом, что любое предложение А по содержанию эквивалентно предложению ”Истинно, что А ”. По-видимому, это показывает, что понятие истины должно быть использовано для объяснения значения: мы не могли бы сказать, например, что знать значение предложения А — значит знать, что требуется для того, чтобы А было истинно, ибо предложение ”Истинно, что А ” гораздо сильнее, чем само А . И мы не могли бы сказать, что это означает знание адекватных оснований, позволяющих утверждать предложение А, ибо такие основания могут существовать даже в том случае, когда А ложно.

Принцип эквивалентности дает основания для приемлемого объяснения той роли, которую играет в языке слово ”истинно”. Если человек понимает некий язык L , а затем этот язык расширяется до языка L +посредством добавления предиката ”истинно”, который применяется к предложениям языка L и удовлетворяет принципу эквивалентности, то отсюда совершенно ясно, что говорящий вполне способен понять предложения языка L . (В действительности дело обстоит несколько более сложно, если принять во внимание индексацию, но мы не будем отвлекаться на эти сложности.) Мы даже можем заметить, почему такое расширение языка было бы полезно. Если слово ”истинно” рассматривается как обычный предикат, который применим только в контекстах формы ”Истинно, что...”, но также и в таких контекстах, как ”То, что он мне сказал, было неистинно”, то, хотя его и не всегда можно устранить, его объем будет вполне определенным. Конечно, такой подход не может служить для объяснения слова ”истинно”, если оно используется для задания семантики некоторого языка, в частности если оно используется в качестве центрального понятия теории значения, ибо данный подход опирается на предположение о том, что говорящий имеет предварительное понимание тех предложений языка, которые не содержат слова ”истинно”. Этот подход не годится также для описания реального употребления слова ”истинно” в естественном языке, поскольку такой язык является, по выражению Тарского, ”семантически замкнутым”, т.е. содержит в себе свою собственную семантику. И дело здесь не только в непредикативности экстенсионала, т.е. в нашем решении применять предикат ”истинно” также к предложениям расширенного языка. Мы используем слово ”истинно” и множество других слов для формулирования суждений, принадлежащих теории значения, т.е. пытаемся использовать язык в качестве собственного метаязыка, и при этом принимаем такие принципы, управляющие использованием слова ”истинно”, которые не охватываются принципом эквивалентности. Однако в большинстве случаев мы продолжаем требовать соблюдения принципа эквивалентности.