Славой Жижек - РАЗМЫШЛЕНИЯ В КРАСНОМ ЦВЕТЕ - КОММУНИСТИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД НА КРИЗИС И СОПУТСТВУЮЩИЕ ПРЕДМЕТЫ

Куда исчезла эта светская традиции? В Европе то же можно сказать о Боснии: в 1970-1980-х Босния и Герцеговина была (мульти)культурно самой интересной и живой из всех югославских республик со всемирно признанной школой кинематографии и уникальным стилем в рок-музыке; в сегодняшней Боснии существуют по настоящему сильные фундаменталистские силы (вроде мусульманской фундаменталистской толпы, которая напала на гей-парад в Сараево в сентябре 2008 года). Главная причина этого регресса — безвыходное положение, в котором оказались боснийские мусульмане в войнах 1992–1995 годов, когда они были брошены западными державами на растерзанье сербам. (И, как показал Томас Франк, то же самое касается и Канзаса, этой американской версии Афганистана: тот самый штат, который до 1970-х годов являлся базой радикального левого популизма, сегодня составляет основу христианского фундаментализма [59] Thomas Frank, What's the Matter with Kansas? How Conservatives Won the Heart of America, New York: Metropolitan Books 2004. — не служит ли это подтверждением тезиса Беньямина, что всякий фашизм является признаком неудавшейся революции?)

Кроме того, насколько оправдан термин «исламофашизм», предложенный, среди прочих, Фрэнсисом Фукуямой и Бернаром-Арни Леви? Проблематичным его делает не только религиозность (почему тогда не назвать западный фашизм «христианским фашизмом»? Самого по себе фашизма достаточно; он не нуждается в уточнениях), а само обозначение сегодняшних «фундаменталистских» исламских движений как «фашистских». Нет никаких сомнений в том, что в этих движениях и государствах присутствует (более или менее открытый) антисемитизм и что между арабским национализмом и европейским фашизмом и нацизмом есть историческая связь, но антисемитизм не играет в исламском фундаментализме ту же роль, которую он играет в европейском фашизме, роль внешней силы, ответственной за распад собственного (некогда) «гармоничного» общества. И все же есть одно важное различие, которое не может не бросаться в глаза. Для нацистов врагом были евреи как кочевой народ без государства и корней, разлагающий общество, в котором они живут, так что для них создание государства Израиль было ключевым решением (по крайней мере одним из таковых решений) — неудивительно, что перед тем, как решиться на уничтожение всех евреев, нацисты проигрывали идею предоставления им земли для создания государства (будь это Мадагаскар или сама Палестина). Для сегодняшних «антисионистских» арабов проблемой является именно государство Израиль: наиболее радикальные из них призывают к уничтожению государства Израиль, то есть возвращения евреев к их безгосударственному/кочевому статусу.

Как известно, антикоммунисты называли марксизм «исламом XX века», секуляризуя абстрактный фанатизм ислама.

Жан-Пьер Тагиефф, либеральный историк антисемитизма, перевернул эту характеристику: ислам оказывается у него «марксизмом XXI века», продолжающим после падения коммунизма его насильственный антикапитализм. Но если принять во внимание беньяминовскую идею фашизма как заполнения места неудавшейся революции, «рациональное ядро» таких инверсий легко может быть принято марксистами. Наиболее катастрофическим выводом, который можно извлечь из этой констелляции, является вывод, сделанный Мойше Постоуном и некоторыми его коллегами: так как всякий кризис, который открывает пространство для радикальных левых, приводит к появлению антисемитизма, нам лучше поддерживать успешный капитализм и надеяться, что никакого кризиса не наступит. Доведенное до своего логического завершения, это рассуждение означает, что, в конце концов, антикапитализм как таковой является антисемитизмом… Этому рассуждению нужно противопоставить девиз Бадью «mieux vaut un desastre qu'un desetre» [60] Лучше катастрофа, чем небытие (франц.) — Прим. ред. : нужно взять на себя риск верности Событию, даже если Событие оборачивается «мрачной катастрофой». Разница между либерализмом и радикальными левыми состоит в том, что, хотя они обращаются к одним и тем же элементам (либеральный центр, популистские правые, радикальные левые), они определяют их положение в радикально иной топологии: для либерального центра радикальные левые и правые — это две формы появления одного и того же «тоталитарного» избытка, тогда как для левых единственной подлинной альтернативой является альтернатива между ними самими и либеральным мейнстримом, а популистские «радикальные» правые служат всего лишь симптомом неспособности либерализма справиться с левой угрозой. Когда мы слышим сегодня политика или идеолога, предлагающего нам выбор между либеральной свободой и фундаменталистским угнетением и торжествующе задающего (чисто риторический) вопрос: «Вы хотите, чтобы женщины были исключены из общественной жизни и лишены своих элементарных прав? Вы хотите, чтобы каждому, кто критикует или смеется над религией, был вынесен смертный приговор?», подозрение у нас должна вызвать сама самоочевидность ответа — кому бы захотелось этого? Проблема в том, что такой упрощенный либеральный универсализм давно лишился своей невинности. Именно поэтому для настоящего левого конфликт между либеральной вседозволенностью и фундаментализмом в конце концов является ложным — порочный круг двух крайностей, порождающих и предполагающих друг друга. Здесь нужно совершить гегельянский шаг назад и поставить под вопрос сам стандарт, при соотнесении с которым фундаментализм обнаруживает всю свою ужасность. Либералы давным-давно утратили свое право судить. Слова Хоркаймера должны быть применимы к сегодняшнему фундаментализму: те, кто не хочет (критически) говорить о либеральной демократии и ее благородных принципах, также должны молчать и о религиозном фундаментализме. Точнее, следует настаивать на том, что ближневосточный конфликт между государством Израиль и арабами — это глубоко ложный конфликт: даже если все мы погибнем из-за него, этот конфликт все равно скрывает свои истинные причины. Что же там происходит?