Славой Жижек - РАЗМЫШЛЕНИЯ В КРАСНОМ ЦВЕТЕ - КОММУНИСТИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД НА КРИЗИС И СОПУТСТВУЮЩИЕ ПРЕДМЕТЫ

Клинтон справедливо говорит, что «продовольствие нельзя сравнивать с обычными товарами. Мы должны вернуться к политике максимальной продовольственной самодостаточности. Безумие считать, что мы можем развивать страны всего мира, не увеличивая их способность кормить себя». Но здесь нужно добавить по крайней мере две вещи. Прежде всего, надо отметить, что, насаждая глобализацию сельского хозяйства в странах третьего мира, развитые страны Запада больше всего заботятся о поддержании своей собственной продовольственной самодостаточности с помощью финансовой поддержки собственных земледельцев и т. д. (вспомним, что на финансовую поддержку фермеров приходится половина всего бюджета Европейского Союза) — развитый Запад никогда не отказывался от «политики максимальной продовольственной самодостаточности»! Кроме того, надо сознавать, что перечень продуктов и вещей, которые «нельзя сравнивать с обычными товарами», гораздо длиннее: не только оборона (как известно всем «патриотам»), но и прежде всего продовольствие, вода, энергоресурсы, окружающая среда в целом, культура и образование, здравоохранение… Кто и как будет определять приоритеты, если их нельзя доверить рынку? Здесь снова нужно поднять вопрос о коммунизме.

Существуют две различные формы идеологической мистификации, которые ни в коем случае нельзя друг с другом смешивать: либерально- демократическая и фашистская.

Первая связана с ложной универсальностью: субъект отстаивает свободу/равенство, не сознавая имплицитных ограничений, которые по самой своей форме ограничивают его возможности (ставя в привилегированное положение определенные социальные страты: богатых, мужчин, людей, принадлежащих к определенной расе или культуре).

Вторая сопряжена с ложным опознанием антагонизма и врага: классовая борьба смещается на борьбу с евреями, и народное недовольство используется для того, чтобы перенести его с собственно капиталистических отношений на «еврейский заговор». Итак, пользуясь наивно-герменевтическим языком, в первом случае, когда «субъект говорит о «свободе и равенстве», он на самом деле имеет в виду «свободу торговли, равенство перед законом» и т. д.», а во втором случае, «когда субъект говорит, что «евреи являются причиной наших страданий», он на самом имеет в виду, что «крупный капитал является причиной наших страданий»». Асимметрия очевидна — пользуясь тем же наивным языком, в первом случае «хорошее» эксплицитное содержание (свобода/равенство) скрывает «плохое» имплицитное содержание (классовые и иные привилегии и исключение), а во втором случае «плохое» эксплицитное содержание (антисемитизм) скрывает «хорошее» имплицитное содержание (классовая борьба, неприятие эксплуатации).

Всякий, кто знаком с психоаналитической теорией, увидит, что внутренняя структура этих двух идеологических мистификаций повторяет структуру пары симптом/фетиш: имплицитные ограничения служат симптомами либерального эгалитаризма (единичные возвращения вытесненной истины), тогда как «еврей» является фетишем антисемитских фашистов («последнее, что видит субъект», прежде чем столкнуться с классовой борьбой). Эта асимметрия имеет серьезные последствия для критико-идеологического процесса демистификации: в отношении либерального эгалитаризма недостаточно ограничиваться старым марксистским замечанием о разрыве между идеологической видимостью всеобщей правовой формы и частными интересами, которые поддерживают ее, — о чем так часто говорят левые политкорректные критики.

Контраргумент, что форма никогда не бывает «просто формой», а всегда содержит собственную динамику, которая оставляет свои следы в материальности социальной жизни, выдвигаемый теоретиками, вроде Клода Лефора [52] Claude Lefort, The Political Forms of Modern Society: Bureaucracy, Democracy, Totalitarianism, Cambridge: MIT Press 1986. и Жака Рансьера, [53] Jacques Ranciere, Hatred of Democracy, London: Verso Books 2007. совершенно справедлив: именно буржуазная «формальная свобода» запустила процесс «содержательных» политических требований и практик от профсоюзов до феминизма).

Нужно устоять перед циничным соблазном сведения этого к простой иллюзии, которая скрывает иную действительность. Иначе мы окажемся в ловушке старого сталинистского лицемерия, которое высмеивало «чисто формальную» буржуазную свободу: если она была «чисто формальной» и не нарушала истинных отношений власти, почему же ее не было при сталинском режиме? Почему он так ее боялся?