Герман Дейс - САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

На шум упавшего «пасынка» выполз Семёныч. Увидев бывшую, Семёныч обрадовался, но Петровна не оценила радостной встречи и накатила в ухо Семёнычу тоже. Бывший столичный таксист оказался крепче «пасынка» и дал бывшей сдачу. Та, ясное дело, принялась голосить и отбиваться от Семёныча с помощью какой-то деревяшки.

Тут в дело вмешалась новая баба (или старая знакомая) Семёныча. Пребывая в состоянии хорошего алкогольного опьянения, она не стала отделять правых от виноватых, но взялась колбасить Петровну с Семёнычем без разбора, логично не трогая сына, который в это время в бессознательном состоянии заполз по лавку.

Надо сказать, что в ту пору в деревне околачивался Гриша. Он околачивался там уже часа четыре, якобы проверяя капкан на куницу, но имея в виду попасть на продолжающийся банкет. Но его всё не приглашали, да не приглашали, а потом в деревне появилась Петровна. Её Гриша подсмотрел со своей веранды. Когда Петровна скрылась внутри своей веранды, Гриша, нацепив для форсу ружьё, выскочил на улицу и побежал подглядывать за соседями, поскольку даже ему стало понятно, что без скандала, про который можно будет с удовольствием рассказать, не обойдётся.

В общем, подглядывающий за соседями Гриша оказался кстати, потому что Семёныч таки вырвался из групповой потасовки и зачем-то выбежал на улицу. Там он увидел вооружённого Гришу, без лишних слов дал ему в глаз и, пока тот тряс головой, снял с Гриши ружьё и рванул обратно, в свои сени.

Как Семёныч не застрелил в упор Петровну или свою новую бабу, остаётся только гадать. Но тот факт, что Семёныч палил дуплетом в своих сенях, Гриша потом подтверждал на всех следующих пьянках, в которых ему пришлось принимать участие. Впрочем, от пальбы дуплетом не отказывался и сам Семёныч. Больше того: на тех же пьянках Семёныч не без гордости признавал, что он не просто палил в своих сенях дуплетом, но целил конкретно в своих баб.

«Вот, значит, какая им удача выпала! – орал он, распаляясь после пятой рюмки. – Теперь по сто лет проживут, заразы, если пуля их тогда не взяла!»

«Картечь, - поправлял Гриша. – Я, как услышал такое дело, сразу в дом. Потому что ружьё мое и если что, то мне, того…»

«Да, сидели бы вы, Григорий Тихонович, сейчас в камере предварительного заключения», - поддакивал пьяненький Мироныч.

«Я, в общем, туда, а оттуда две бабы и один мужик, - повествовал Гриша. – Мужик с одной бабой шасть в «волгу» и – айда из деревни. А вторая баба бежит следом и вопит: «Караул! Заберите меня с собой! А то убьёт, я его, кричит, знаю!»»

«Ещё бы ей меня не знать», - горделиво возражал Семёныч.

«И вижу я, - продолжал повествовать Гриша, - что баба эта вторая – наша Петровна. Догоняет она, значит, «волгу», садится в неё и уезжает…»

«Где она теперь?» - проявлял интерес Виталий Иваныч.

«В Москве, у одной из своих сестёр», - отмахивался Семёныч.

«Когда ждать её снова?» - не отставал Виталий Иваныч.

«А чего мне её ждать? – удивлялся Семёныч. – Нам и без неё хорошо. Правда, Жорка?»

«Да чё ж тут хорошего? – орал пьяный Жорка. – Ты когда, хрен моржовый, телевизор в ремонт отвезёшь?»

«А чё я всё да я?! – орал Семёныч. – Пусть Костя отвезёт!»

«Хрен я ваш телевизор куда повезу, - злился трезвый Сакуров, - пока вы последние деньги пропиваете…»

Жорка, как уже говорилось выше, запил после первого своего аванса. Случилось это на третий день банкета, открытого хлебосольным, за счёт «пасынка», Семёнычем. И случилось так, что в кассе, где выдавали авансы рабочим и служащим железнодорожной станции, на которой трудился бывший интернационалист, не оказалось никаких других денег, кроме новомодных тогда пятисотенных купюр. А так как Жорке и его двум другим коллегам по топливно-энергетическому цеху на всех причиталось чуть больше двух тысяч, то они согласились взять четыре пятисотенные бумаги на троих с тем, что оставшуюся мелочь им приплюсуют к получке. Однако мелочь их в тот исторический момент не интересовала, потому что каждый хотел побыстрее получить свои деньги. Для этой цели была разыграна партия в дурака, после чего проигравшему (а проигравшим оказался Жорка) следовало поймать попутный мотовоз и катить в Угаров для размена вышеупомянутых бумаг на меньшие купюры.

Задача, казалось, стояла перед Жоркой не из разряда сверхсложных, но на деле Жорке пришлось-таки повозиться с её разрешением. И дело в том, что ни одна коммерческая Угаровская собака не захотела ни менять Жорке его бумаги, ни давать с них сдачу за вычетом купленного батона хлеба или банки просроченных болгарских томатов.