Ален Роб-Грийе - Соглядатай

Итак, он снова оказался один в этой комнате, где провел все свое детство – впрочем, кроме самых ранних лет, после смерти матери, которая умерла чуть спустя после его рождения. Отец его быстро женился опять и сразу же забрал маленького Матиаса у тетки, которая воспитывала его как собственного сына. Ребенок, которого, естественно, усыновила новая супруга отца, долгое время мучился вопросом, которая из двух женщин была его матерью; еще больше времени ему понадобилось на то, чтобы понять, что у него ее не было вовсе. Эту историю ему часто рассказывали.

Ему стало интересно, по-прежнему ли стоящий в углу, между окном и дверью, большой шкаф закрыт на ключ. Именно туда он складывал свою коллекцию веревочек. Теперь все было кончено. Он даже не помнил уже, где находится дом.

Сидя в ногах кровати, на стуле, спинка которого была прислонена к стене (на обоях виднелся горизонтальный след потертости), Виолетта боязливо подняла личико. Ее детский подбородок упирался в деревянную спинку кровати, за которую цеплялись две ее маленькие ручки. Позади нее стоял еще один шкаф, затем справа – третий, потом туалетный столик, два других не похожих друг на друга стула и, наконец, окно. Он снова был один в этой комнате, где провел всю свою жизнь, глядя на незавешенные стекла маленького квадратного окошка, глубоко посаженного в стене. Оно выходило прямо на холмистые луга, не отделяемое от них ни двором, ни даже самым маленьким клочком сада. В двадцати метрах от дома возвышался большой деревянный столб – несомненно, оставшийся от чего-то; на его скругленной вершине устроилась чайка.

Было пасмурно; ветрено; слышно, как ветер задувает порывами. Однако чайка совершенно неподвижно сидела на столбе. Возможно, она находилась там уже очень давно; Матиас не видел, как она прилетела.

Она сидела в профиль, повернув голову вправо. Это была большая светлая птица без капюшона с довольно темными, хотя и неяркими крыльями – из разряда крупных чаек.

Это большая серо-белая птица с белой головой без капюшона. Окрашены только крылья и хвост. Это крупная чайка, весьма распространенная в этих местах.

Матиас не видел, как она прилетела. Должно быть, она неподвижно сидит на этом столбе уже очень давно.

Она видна точно в профиль, голова ее повернута вправо. Острые концы длинных сложенных крыльев скрещиваются над хвостом, который сам по себе очень короткий. Клюв горизонтальный, толстый, желтый, немного кривой, но с отчетливо загнутым кончиком. Нижний край крыла, а также его острый конец подчеркиваются более темными перьями.

Правая, единственно видимая лапа (за которой прячется вторая, в точности такая же) – тонкий вертикальный стебелек, покрытый желтыми чешуйками. От низа живота сначала отходит сустав, согнутый под углом сто двадцать градусов, который вверху соединяется с мясисто-перьевой частью ноги, от которой виднеется лишь краешек. На другом конце лапы можно различить перепонки между пальцами и заостренные когти, вцепившиеся в закругленную вершину столба.

На этом столбе подвешена решетчатая калитка, соединяющая холмистые луга с садом, огороженным забором из железной проволоки, натянутой на деревянные столбики.

Сад, искусно устроенный в виде параллельных бордюров, разделенных между собой ухоженными дорожками, усыпан разноцветными венчиками цветов, переливающимися на солнце.

Матиас открывает глаза. Он в своей постели, лежит на спине. В полусне яркое (но расплывчатое) изображение окна, которое оказывается на сей раз слева, начинает равномерное, неумолимое, хотя и без резких толчков, движение вкруг комнаты, медлительное, как течение реки, последовательно переходя таким образом через места, которые должны быть заняты стулом у изголовья кровати, шкафом, вторым шкафом, туалетным столиком, двумя стульями, стоящими рядом. В этом месте окно останавливается справа от Матиаса – там, где оно находилось вчера, – четыре одинаковых стекла, разделенные темным крестом.

На улице давно рассвело. Матиас прекрасно спал, не просыпаясь и даже не шевельнувшись. Он чувствует себя бодрым и спокойным. Он поворачивает голову к переплету окна.

На улице идет дождь. В его сне, который внезапно на мгновение всплывает в памяти и тут же исчезает, на улице было солнце.

На улице идет дождь. Все четыре стекла усыпаны крохотными блестящими капельками, расчерчивающими косыми – но параллельными – штрихами длиной в один-два сантиметра всю поверхность окна в направлении одной из его диагоналей. Слышно – едва-едва, – как стучат капли дождя, разбиваясь о стекло.