Эмиль Бутру: Наука и религия в современной философии

РЕЛИГИЯ И ФИЛОСОФИЯ В ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ

В древней Греции религия не находилась в борьбе с наукой, в современном смысле этого последнего слова, т. е. с совокупностью положительных знаний, добытых людьми; но религия сталкивалась тогда с философией, включавшей в себя все попытки рационально истолковать как, явление мертвой и живой природы, так и традиционные человеческие верования.

Философия в значительной степени была порождением самой религии.

Эта последняя в древней Греции не имела в своем распоряжении организованного жречества. Поэтому она не выражалась в неподвижных и обязательных догматах. Она ничего не предписывала кроме обрядов, известных внешних действий, входивших в жизненный обиход гражданина. Она была вместе с тем богата легендами, мифами, которые пленяли фантазию, наставляли ум, и в то же время вызывали на размышление. Откуда явились эти легенды? Без сомнение источником их считали забытые божественные откровения; но религиозные легенды так прихотливо разветвлялись, были так разнообразны, так подвижны, а во многих случаях являлись настолько противоречивыми, младенческими, шокирующими и нелепыми, что нельзя было не видеть в них на ряду с божественным откровением дела рук человеческих. Попытаться отделить в мифах первоначальное содержание от позднейших случайных наслоений было бы тщетным предприятием. К тому же грек, артист по природе, сознательно играет с своим объектом даже в том случае, когда речь идет о богах; он пренебрегает точным смыслом тех повествований, которые он рассказывает. С другой стороны, боги эти, сообщившие по преданию зачатки священных легенд человеку, сами несовершенны и ограничены: они сами не далеко ушли от человека. Таким образом философия могла развиваться очень свободно в недрах и под защитою самой народной мифологии.

Философия начинает, разумеется, с того, что отрекается от своей кормилицы и нападает на нее. „Люди создали богов“, говорит Ксенофан, „богам они сообщили свою собственную наружность, свои чувства, свой язык. Если бы быки умели рисовать, они придали бы своим богам бычачий вид. Гомер и Гезиод приписали богам все, что есть у людей позорного и преступного“. Светила, заявляет Анаксагор, вовсе не суть божества: это раскаленные массы, по природе своей совершенно такие же, как земные камни. Некоторые софисты издеваются над самими богами. „У меня нет охоты исследовать, существуют или не существуют боги“, говорил Протагор, „многое препятствует мне в этом, а именно темнота предмета и краткость жизни человеческой“.

Так росла философия, фрондируя против религиозных верований, возвышаясь над ними, или относясь к ним с полнейшим индифферентизмом; духовно она была независима, была свободна даже в политическом смысле, — ибо если некоторые философы и подверглись преследованиям, то лишь за отдельные детали своих учений, казавшиеся враждебными народной религии.

Это развитие философии было не чем иным, как развитием интеллекта и разума человеческого; и мыслители так страстно верили в разум, что мечтали создать из него основное начало человека и вселенной.

Задача, которую с этого момента ставит перед собою разум, состоит в том, чтобы доказать самому себе свою реальность и свою мощь перед видом слепой необходимости космического потока явлений, перед лицом безразличного ко всему случая, являющегося, по-видимому, единственным законом мира.

В этой работе он вдохновлялся рассмотрением искусства, где мысль художника сталкивается с чуждой ей материей, без которой она не могла бы реализоваться… Материя эта обладает своей формой, своими законами, своими собственными стремлениями; она равнодушна или даже враждебна той идее, которую она должна выразить по замыслу художника. И однако художник покоряет ее; мало того, он заставляет ее с величайшею гибкостью и грацией носить искусственную форму. Теперь кажется уже, что мрамор сам стремится изображать Палладу или Аполлона, что скульптор только освободил эти скрытые в нем потенции.

И не находится ли разум в аналогичном положении перед лицом слепой необходимости, „Ананке“? По Платону, по Аристотелю „Ананке“, грубая материя, в основе своей не враждебна разуму и мере. Чем тщательнее исследуется природа разума и материи, тем очевиднее становится их взаимная близость, связь, единство. Аристотель показывает, что в материи, на первый взгляд совершенно хаотичной, уже имеется форма. Материя в сущности есть не что иное, как потенциальная форма. Итак разум существует и обладает реальною мощью, так как без него ничто не могло бы пребывать в своей данной форме, но все возвращалось бы в хаос. Мы стенаем под ударами жестокой судьбы, мы жалуемся на несчастья и непрочность нашей жизни, и в этом мы правы; но хаос есть лишь одна сторона вещей; тот, кто рассматривает их при свете разума, в них самих открывает разум.