Юлиус Эвола - Метафизика войны

Рассмотрим теперь чисто метафизическое истолкование такой доктрины. В тексте, принадлежащем культуре древней индоарийской расы, мы находим чувство героическо–духовной реальности, ни с чем не сравнимое по силе. Речь идёт о «Бхагавад–Гите» — части эпической поэмы «Махабхарата», в которой наметанный глаз обнаружит ценный материал, относящийся не только к духовности мигрировавших в Азию арийских народов, но и к тому их «гиперборейскому» ядру, которое, согласно традиционным взглядам, на которые ссылается наша концепция рас, должно считаться началом всех арийцев.

«Бхагавад–Гита» содержит целую доктрину в форме диалога между Кришной, воплощённым божеством, и принцем–воином Арджуной, который призвал его, когда, запутавшись в гуманистических и сентиментальных сомнениях, почувствовал, что не может найти в себе силы противостоять врагу. Суждение бога категорично: он определяет милосердие, удерживающее Арджуну от сражения, как «слабость, свойственную недостойным, ведущую не к небесам, а к бесчестию» (II, 2). Таким образом, долг сражаться подкрепляется здесь не земной и случайной необходимостью, а божественным суждением. Бог обещает следующее: «Или тебя убьют, и ты попадешь на небеса, или, победив, ты насладишься земным царством. Поэтому встань […] и решайся на битву» (II, 37). Внутреннее направление, необходимое для преобразования «малой войны» в «великую, священную войну» через смерть и триумфальное перерождение, и установления контакта с трансцендентной основой собственной сущности посредством героического опыта ясно обозначено Кришной: «Посвящая все свои действия Мне, сосредоточив сознание на истинном я, освободившись от желаний, эгоизма и беспокойств, сражайся» (III, 30). Требование «чистоты» героического действия является предельно ясным: героический опыт должен восприниматься как ценный сам по себе, по ту сторону всех случайных мотивов, страстей и практической пользы. В тексте сказано: «Сражайся, относясь одинаково к счастью и горю, к потере и приобретению, к победе и поражению. Так ты избегнешь греха» (II, 38).

Но истинное метафизическое обоснование войны находится ещё выше этого, и мы сейчас подошли к нему. Мы попробуем выразить его максимально доступными словами. В тексте проводится чёткая граница между тем, что существует в человеке в высшем смысле как нечто неизменное и вечное — дух — и телесным, человеческим элементом, существующим лишь иллюзорно. Подчёркнув эту метафизическую нереальность того, что человек может потерять либо отнять у другого в превратностях войны — такого, как эфемерная жизнь и смертное тело (как утверждается, нет ничего мучительного и трагического в гибели того, что судьбой предназначено к гибели), — проявляется аспект божества как абсолютной, сметающей всё силы. Перед величием этой силы (увиденной Арджуной во вспышке сверхъестественного переживания) каждое сотворённое, то есть обусловленное существо, становится «отрицанием». Таким образом, можно сказать, что такая сила проникает в ум как ужасное откровение, в котором это «отрицание» активно отрицается; говоря более точно и понятно, этот внезапный всплеск сметает всякую конечную жизнь, всякое ограничение мелочного индивида, либо уничтожая, либо преобразовывая его. Более того, секрет «становления», неутомимой энергии и постоянной изменчивости, которыми характеризуется жизнь, выводится именно из ситуации, когда конечные по своей природе существа связаны с чем-то бесконечным. Существа, которых в христианской терминологии можно было бы описать как «сотворённых», описываются древней арийской традицией как «обусловленные». Они являются субъектом становления, изменения и исчезновения именно потому, что в них сияет сила, превосходящая их, желающая чего-то бесконечно более грандиозного, чем всё, о чём они могли бы мечтать. После разнообразных описаний смысла такого видения жизни, текст продолжается определением того, что сражение и героический опыт должны значить для воина. Ценности меняются: высшая жизнь проявляется в смерти; уничтожение для тех, кто преодолел его, становится освобождением — героический порыв становится проявлением божественного именно в своих наиболее устрашающих аспектах, в мощи метафизической силы, уничтожающей всё конечное — на жаргоне некоторых современных философов это называлось бы «отрицанием отрицания». Можно сказать, что воин, преодолевший «слабость, свойственную недостойным», встречающий тяготы героизма, «сосредоточив сознание на истинном я», строго придерживаясь образа мышления, в котором и «я» и «ты», а значит, страх за себя и жалость к другим теряют всякий смысл, активно принимает абсолютную божественную силу, чтобы преобразовать себя в ней, освободиться, разорвав ограничения, относящиеся к чисто человеческому существованию. «Жизнь — как лук, разум — как стрела; цель — высший дух; соедини разум с духом, как выпущенная стрела поражает свою цель» — таково характерное выражение, содержащиеся в другом тексте, принадлежащем той же традиции — в Маркандейя–Пуране. Таково, вкратце, метафизическое обоснование войны, сакральное истолкование героизма, преобразование «малой войны» в «великую священную войну», в соответствии с древней индоарийской традицией, дающей нам в наиболее полной и прямой форме глубочайшее содержание, в различной форме присутствующее также в других освещаемых материалах.