Василий Розанов - Среди обманутых и обманувшихся

История «письменности», изложенная документально г. Л. Писаревым, и произошла вся из глубокой трудности вырвать явно «корень жизни» и вместе подсечь его… практически и без особенной «явности». Предстоял необыкновенно трудный процесс, оттого и вызвавший такую необозримую в веках литературу «о браке»: вечно позволяя — в то же время фактически погублять; вечно превознося — в то же время унижать; и, словом, выработать, сперва теоретически, а затем и жизненно, такую систему отношений, внешне благостную, а внутренне скорбную, которую всего удобнее я нахожу сравнить со вторичным браком perе'а, после которого он передал детей от первого брака благопопечению второй жены своей. Теперь процесс этот благополучно закончился. Все кончено и едва ли поправимо. Все с виду прекрасно. «Сироты» — значатся владетелями имущества; богатый дом — их; фамилия дома — их же; сама «maman» — их же. По титулу — все их. Счастливые дети! Но отчего же несутся крики из-за стены — ночные крики? Откуда Гёте взял свою историю об утопившейся девушке, об ее ранее утопленном ребенке? Смотрите, какие звуки, какой плач: разве их знало когда-нибудь сердце А. Дернова, Л. Писарева, да и раньше их, гораздо раньше сердца отцов Констанцского собора и иных! Нет, тут специальное подготовление, «затвор» от этих звуков жизни, «зарок» когда-нибудь заглянуть в эти печальные истории, у нас рассказывающиеся. Разве брамины заглядывают в место жительства париев?

«Осуждая прелюбодеяние и блуд, бл. Августин в то же время не осуждает (да ведь они, однако, умирают? умерли? от другого тона об них!) детей, рожденных от этих преступных связей: „filii (sunt) boni adulteriorum“, потому что „семя человека, от какого бы человека оно ни исходило, есть создание Божие“ (De bono conjug., с. 16, § 18, М., t. VI, col. 386; de nupt. et concup., I, 1, M., t. X, col. 413). Но и извинить „зло прелюбодейных и блудных связей“ „благом рождения детей“, по взгляду Августина, несправедливо. Оправдывать подобные связи и усматривать в них нравственные качества — это все равно что принимать благотворения от заведомых воров, прославлять милосердие тиранов, захвативших власть незаконным способом (De bono conjug., с. 14, § 16, Migne, t. VI, col. 384–385).

Кто же эти „тираны“, замучившие девственников, кто эти „заведомые воры“, так осужденные бл. Августином, который сам провел исключительно бурную молодость?.. Вот — бедная, сумасшедшая девушка, накануне эшафота за детоубийство. Да почему она убила? Сама ли? Или была только исполнительницею чужого мановения, и именно мановения, уже содержащегося в этом гневном слове „maman“ о сироте: „Она — воровка! Она — мучитель, тиран, разоритель закона!“ И вот „разоренные“ и „истираненные“ повлекут ее завтра на эшафот, а сегодня она, сумасшедшая от страха и горя, поет из тюрьмы, осуждая себя, — и слушайте, как осуждая! Разве вы умеете так судить себя:

Это она поет как бы жалобу своего ребенка; а вот — о себе (к Фаусту):

Сколько скромности и вместе — любви! Знаю, „отцы“ сейчас закричат: „А, так она же сама сознается, что недостойна лежать рядом с телом матери! Ибо та — чиста, а она — блудница! Мы только на этом и настаиваем, и у покойница сама за нас и непогрешимое наше мнение“. Да, но пусть сама она о себе и судит, пусть сама себе и определила бы место: есть разница между мученицею, восходящею на костер, и преступником, которого тащат на эшафот. Вы именно приготовили эшафот тысячелетним своим тоном, и не вам говорить: „Преступник согласен с судиями и одобряет приговор тем, что сам идет на эшафот, без наших физических подталкиваний“. Но оставим старую „письменность“ и прислушаемся к словам (сравнительно) почти современного поэта:

„Тиранка“, „воровка“… „Усматривать в ней нравственные качества — все равно что принимать благотворения от заведомых воров“… Подумал ли, подумал ли г. Л. Писарев, до какой точности его голос совпадает (буква в букву!) с голосом „злого духа“, осуждающего девушку: