Виктор Унрау - Не Евангелие

«В пределах опыта, с которым имеет дело позитивная наука, — говорит Бердяев, — этическая идея личности ускользает. За эмпирической личностью мы не можем признать абсолютной ценности. В эмпирической действительности человек слишком часто не бывает человеком, которого мы считаем самоцелью, и который должен быть свят».

Моральная философия представляет нравственность, как нечто источающее благо и не причиняющее вреда. Она подменила нравственное добрым и не могла допустить, чтобы зло творило благо. Ведь нравственность у моралистов как раз для того и существует, чтобы исправить злую человеческую природу.

Поэтому этическая философия за эталон нравственности взяла человека не эмпирического, того человека, которого еще теология кастрировала, стерилизовала и превратила в святые мощи.

И в этом не эмпирическом человеке, попиленном, окромленном, выструганном и прямом, как половая доска она не находит того принудительного начала, которое заставляет его быть нравственным.

И то, что этическая философия не может обнаружить в святом человеке, есть в человеке, который не свят.

Именно этот эмпирический человек, и именно потому, что он не свят, способен поступать нравственно и совершать поступки, которые называют альтруистичными. Именно в этом человеке с улицы есть то, что могущественно и непрестанно приневоливает его поступать нравственно или безнравственно.

Ответ на вечный вопрос этики: что заставляет человека умереть, спасая и защищая других людей, что заставляет его быть альтруистом, лежит в этом не святом человеке прямо на поверхности.

Философы думают, что нравственному человеку чужие интересы и чужая жизнь дороже собственных интересов и собственной жизни, что нравственность «представляет собой деяние, направленное на благо других».

Здесь важно, что, по мнению моралистов, это не случайный эффект, не побочный результат какого-то другого деяния, а специально направленное на благо других деяние.

Нравственные люди «помогают и дают, оказывают услуги и отказываются от своего, — это слова Шопенгауэра, — не имея в душе своей никакого иного умысла, кроме того, чтобы была оказана помощь другому, видимо в ней нуждающемуся».

Хотя, кажется, сам, этот разочарованный в людях флейтист, никогда и не встречал подобных существ, кроме собак.

Мне кажется, что и Аристотель обольщался этой же добродетелью. Он относил ее к правосудности, и говорил, что ей дивились больше, чем «свету вечерней и утренней звезды».

«Правосудный, — пишет он, — считается способным распределять блага между собою и другими, а также между другими лицами не так, чтобы больше досталось ему самому, а меньше — ближнему».

Правосудного Аристотель называет самым добродетельным, потому что его добродетель направлена на другого, а «это трудное дело».

«Нравственными, — пишет о нравственности, как о научно установленной истине, профессор Преображенский, — единодушно признаются действия, не имеющие себялюбивых или своекорыстных побуждений, вызванные симпатией или состраданием к ближнему, одушевленные стремлением к общему благу и пользе.

Нравственность отождествляется с симпатией, состраданием, самоотречением, самопожертвованием, подчинением своей личности интересам общества или человечества».

Смит находит идеальный пример самопожертвования в мифе о царе Аттики по имени Кодр.

Эталонный образец альтруизма Кодр показал во время войны Афин с дорийцами.

Дорийцы долго не могли взять Афины и послали узнать к оракулу, смогут ли они когда-нибудь ворваться в город. Оракул ответил, что Афины никогда не сдадутся, если погибнет Кодр.

В Афинах тоже узнали об ответе оракула, и тогда Кодр переоделся простолюдином, пришел в лагерь дорийцев, устроил драку с солдатами, и его убили.

Дорийцы узнали, что Кодр убит, сняли осаду с Афин, и ушли ни с чем.

И вот эту готовность стать жертвенным животным других людей называют нравственностью.

Я думаю, в этом требовании жить для других, приносить себя в жертву другим есть что-то несправедливое и пренебрежительное к человеку, есть что-то страшное и языческое.

Рассказывают, в Южной Америке, где свирепствуют пираньи, пастухи, перегоняя скот через реку, жертвуют одной коровой. Они отводят обреченную жертву вниз по течению, загоняют в воду, и когда корова пускается вплавь, вода вокруг нее вскипает кровавой пеной — так пираньи начинают пожирать обреченное и несчастное животное.