Людмила Волынская - Проблемы жизни и смерти в Тибетской книге мертвых

Мы все рождаемся в бессознательном состоянии и не помним своего появления на свет. Сознание и память приходят к нам постепенно. Около трех-четырех лет ребенок впервые выныривает из хаоса, из океанских волн бессознательного и находит в себе островки сознания. Вот вынырнул первый островок памяти, связанный с ярким впечатлением в раннем детстве, а дальше опять провал. Потом второе эмоциональное воспоминание – и снова провал. Постепенно этих островков появляется все больше и больше, и вот они уже сливаются в одно целое, становясь сплошным материком. Правда, на этом материке памяти есть обширные белые пятна забытого, вытесненного из сознания. В основном это то, чего мы не хотим помнить.

Эти первые моменты пробуждения сознания и памяти обычно оказывают неизгладимое влияние на всю нашу психику в дальнейшем. С чем мы впервые столкнулись в этой жизни? Какие впечатления возникли от этого? Как мы ощутили вкус жизни? Возможно, в зависимости от этого, уже тогда закладываются основы будущего религиозного или атеистического мироощущения.

Я на всю жизнь запомнила свое детское ощущение пробуждения из бессознательности. В ту пору одновременно с первыми проблесками сознания я отчетливо ощутила, что куда-то попала, попала в какой-то новый мир. Как будто до этого попадания я знала нечто другое. Нет, я не помнила никакой прошлой жизни, это было только ощущение, что я куда-то и зачем-то поймана. Но память об этом ощущении ясно говорит мне всю жизнь, что моему бессознательному известно гораздо больше, чем сознанию. Поэтому я никогда не была атеисткой, хотя воспитывалась в пору самого что ни на есть махрового атеизма.

Наверное, есть более фундаментальные влияния, чем насаждаемая в обществе идеология. В дальнейшем, когда на мои первоначальные впечатления от этого мира накладывалась государственная атеистическая пропаганда, она уже не могла на меня подействовать.

В возрасте около 10 лет я стала задумываться о смысле жизни. Помню, как неприятно поразила меня ее неизбежная ограниченность, обязательность смерти. Казалось, что смерть делает невозможным нахождение смысла, по крайней мере индивидуального смысла. Ведь если мы неизбежно уходим отсюда, то зачем тогда вся эта жизнь? И вообще, что мы все тут делаем? Окружающие говорили, что надо жить для других людей, но это тоже не казалось мне решением вопроса о смысле. Потому что сразу возникал другой вопрос: а они-то здесь зачем? Ответа не было, и я чувствовала, что его и в принципе быть не может. Отсюда появилось ощущение этого мира как «ненастоящего», как будто раньше я знала какой-то другой мир, который был действительно «настоящим». Многие советовали мне выбросить эти мысли из головы и «просто жить», но такое решение этого вопроса меня не устраивало. Я чувствовала, что моя потребность в смысле жизни – вовсе не праздный вопрос, а потребность высокого уровня, возможно, лучшее, что во мне есть.

Когда в 4-м классе я начала изучать историю, мне стало до боли понятно, как легко одни царства и идеологии сменялись другими и, в свою очередь, уступали место следующим. Я остро ощутила хрупкость всего существующего. Тогда же меня, 10-летнюю девочку, озарила радостная мысль, что и наша эпоха материализма – только временное явление. Конечно, ей на смену придет другая идеология, не такая примитивно-атеистическая. Вот только доживу ли я до этого – неизвестно. А мне хотелось жить не в столь атеистическом обществе. И опять возникал вопрос без ответа: почему и зачем я все-таки попала именно сюда?

Я мысленно примеривала на себя разные эпохи, разные страны, представляла себя и пещерным человеком, и рабом, и патрицием, и особенно средневековым алхимиком. Вопреки разуму во мне жила глубокая необъяснимая убежденность в том, что прошлое не уходит, оно уходит только из этого мира и живет в других мирах, куда мы, по-видимому, еще попадем. Одномерность времени, его необратимость – это только для нашего мира, в котором мы все «пойманы». Я обращалась со временем так, как другие поступают только с пространством: я по нему путешествовала и тем самым приобретала опыт существования в различных культурно-исторических условиях. Ведь и психологическая наука утверждает, что мы способны приобретать опыт не только в реальности, но и в воображении.

А может быть, я просто восстанавливала уже имевшийся до рождения опыт?

Сейчас, когда многие люди жалуются на свой удел, мне часто хочется их спросить: а разве лучше было бы родиться рабом в Древнем Риме? Или крепостным в России? Вся история насыщена страданиями, и какое у нас есть моральное право требовать для себя исключительно благоприятные обстоятельства появления на свет? Нам не дано их выбирать, но мы можем и должны работать над улучшением того, что нам задано свыше.