Луи Альтюссер: За Маркса

Но здесь снова раскрывается одна трудность, внутренне присущая тому способу, которым Альтюссер использует идею «структуры» для того, чтобы помыслить в конечном счете не столько историю или историчность, сколько необходимость случайности в истории. Не только в связи с эволюцией теории Маркса, но вообще. Было бы нетрудно показать, что эта трудность никогда не исчезала из теоретических применений, остававшихся наиболее верными альтюссерианской схеме. С одной стороны, идея сверхдетерминации применялась для понимания события (того, что Альтюссер называет «конъюнктурой», ленинским «текущим моментом», обращаясь к привилегированным примерам революционных и контрреволюционных ситуаций), вместе с парадоксальной комбинацией непредвиденности и необратимости, которая с ним связана. С другой стороны, она применялась для трансисторического сравнения способов производства, т. е. для понимания исторической тенденции развития классовой борьбы и самих общественных формаций, идею которой следовало отвоевать у идеологий прогресса, экономистского эволюционизма и эсхатологии «конца истории». Иными словами, она применялась для понимания коммунистических революций, с одной стороны, и процессов перехода к социализму — с другой… Но, строго говоря, это отнюдь не одно и то же. Когда мы читаем и перечитываем два больших эссе о «Противоречии и сверхдетерминации» и «О материалистической диалектике», которые предстают перед нами как единое целое, мы можем, как мне кажется, заметить, что первое извлекает понятие сверхдетерминации из идеи события, в то время как второе развивает его, исходя из тенденции и периодизации. Решение, разумеется, не заключается в том, чтобы сделать выбор в пользу одной точки зрения за счет другой. Скорее оно заключается в том, чтобы рассматривать «За Маркса» и его идею структуры как чрезвычайно сжатую и плотную, но отнюдь не окончательную разработку вопроса об историчности, в котором содержится напряжение между этими двумя точками зрения и даже их взаимосвязь.

Наконец, мы сталкиваемся в этой книге с констелляцией, организованной вокруг понятия и проблемы идеологии. Возможно, что после тридцати лет дискуссий по этому вопросу, которые тоже образуют собой определенный цикл, как среди тех, кто (как по политическим, так и по философским причинам) не желает отказываться говорить об «идеологии и идеологиях», так и среди тех, кто видит в этом главное препятствие на пути герменевтики или генеалогии исторического дискурса, мы можем наконец сказать об «альтюссерианской» концепции идеологии несколько простых вещей.

Прежде всего, то, что она представляет собой самый центр его философского предприятия и его отношения к философии как дискурсу и как дисциплине. Дело в том, что она позволяет (или, как предполагается, должна позволить) философии увидеть обратную сторону зеркала ее «самосознания», является ли оно хорошим или дурным, и занять позицию по отношению к своим собственным материальным условиям возможности, в поле того, что не является ею самой, т. е. общественных практик. Но при этом не отменяя саму себя и не редуцируя себя к «отражению». Тем самым она представляет собой соединяющее звено активной филиации, которое связывает теорию Альтюссера с его философскими моделями: Спинозой, определенным пониманием Фрейда. С теоретиками отнюдь не автономии, самодостаточности, но гетерономии их собственного философского дискурса. С теоретиками «топики», т. е. позиции мысли в конфликтном поле, которое она подвергает анализу, и тем самым ее реальной, но ограниченной мощи.

Кроме того, мы можем сказать, что Альтюссер никогда не колебался в «определении» идеологии как таковой: это определение было конституированным с самого начала (или почти с самого начала: см. дискуссию о гуманизме), и мы найдем ее в том же самом виде в работах, появившихся после 1968 года («Идеология и идеологические аппараты государства»). Идеология — не Bewusstsein исторического Sein, «форма общественного сознания», отражающая (хотя и в перевернутом виде) «материальные условия существования» и выражающая себя в дискурсах, «более или менее удаленных от реального» (т. е. абстрактных, идеальных). Совсем наоборот, она — форма сознания и бессознательного (узнавания и неузнавания), в которой индивиды в воображении переживают свое отношение к своим условиям существования. По крайней мере, это фундаментальный уровень, основополагающий слой всякой идеологической конструкции, в особенности той функции, которую исторические идеологии выполняют в последовательных формациях классовой борьбы (как «феодальные», «буржуазные» и даже «пролетарские» идеологии).