Андрей Курпатов: Психософический трактат

В-третьих, изменения, которые произошли во мне, как мне кажется, «под влиянием» знака [слова (или другого знака, его заменяющего), означающего], произошли, на самом деле, благодаря опосредованному влиянию моих высказываний [компиляций означающих] на континуум моего существования, а именно посредством появления в нем [континууме моего существования] производных суждений. Эти изменения континуума моего существования [контакты моей схемы мира и моей схемы меня] и есть подлинный источник моих изменений. Но в этом смысле влияние знака [означающего] на мою схему мира [континуум существования] мало чем отличается от появления в моей схеме мира любой другой вещи [значения, суждения]. (Если же расценивать эффект от возникших производных суждений, то следует признать, что лучше бы этих «влияний» и не было вовсе.)

В-четвертых, и, наконец, самое существенное: влияние, которое я в действительности оказал на другого [существо, способное воспринять мой знак как означающее], отнюдь не то, которое я предполагал оказать. Хотя практический эффект и может показаться мне желаемым, но механизмы, к нему приведшие (некие действия другого [существа, способного воспринять мой знак как означающее]), к моим высказываниям [компиляциям означающих] никакого непосредственно касательства не имеют (однако, я и не отдаю себе в этом отчет). Впрочем, зачастую, я даже и замечаю эти мои неудачи (в попытках оказать воздействие на другого [существо, способное воспринять мой знак как означающее] с помощью знаков [компиляций означающих, высказываний]), но игнорирую эти неудачи, «камуфлируя» их «объяснениями» («интерпретациями») посредством все тех же знаков [компиляций означающих, высказываний].

6.2323 Однако, все эти «мистические» эффекты – не только абсолютный самообман, но и очевидное рабство, поскольку, поверив знаку [слову (или другому знаку, его заменяющему)] как означающему, я ему «вверился», т. е. стал играемым, рассчитывать же на его «благосклонность» и «сочувствие» мне никак не приходится.

Но стоит мне отказаться от этой веры, не поддаться я его «мистической силе», и он уже теряет надо мной всю свою власть.

6.233 Я придаю знаку [слову (или другому знаку, его заменяющему), означающему] статус, ему не принадлежащий, по сути дела, знак – это я сам, но я не знаю об этом, а знак, разумеется, не способен должным образом «распорядиться» моей «доверенностью».

6.2331 Остается лишь удивляться тому, какой значительный «вес» имеет для меня знак [слово (или другой знак, его заменяющий), означающее]: в нем мне чудится сосредоточие всего «мира» (может быть, лишь потому, что для его толкования мне нужно пояснить всего себя [моя лингвистическая картина мира], где я сам мню себя «микрокосмом»?).

В нем – в знаке [слове (или другом знаке, его заменяющем), означающем] я вижу самого себя [означающее, предмет], к знаку, к этой фиктивной инстанции, устремлены все мои помыслы.

Как же я не осознаю всей его фиктивности и абсурдности своих «надежд»? Ведь то, что я могу наполнить [толкование, реестр свернутых функций] его [знак, означающее] чем угодно, прямо свидетельствует о его «пустоте».

Знак [слово (или другой знак, его заменяющий), означающее] – это «одеяние голого короля». Но ведь «королю» должно было быть «холодно», как он мог не заметить этого ?! Такова «сила» знака [означающего], которая – суть моя «сила», но отныне мне не принадлежащая.

Способный существовать без знака [моей лингвистической картины мира], я не способен представить себе [высказывание], что я буду существовать без него [знака, означающего]. Мне кажется, что на знаке зиждется все мое существование, и, возможно, это величайшее из моих заблуждений, а также сильнейший из моих страхов.

6.2332 Подобная «безразмерность» (возможность любого толкования и определение любого функционального аспекта) и «мистичность» знака [слова (или другого знака, его заменяющего), означающего] создала лучшие условия для возникновения религии, т. е. «идеи» «Бога» (на последнюю распространяется все сказанное выше относительно высказывания [компиляции означающих]).

Несостоятельность религии очевидна, поскольку размещение «Бога» [означающее, предмет] в моей лингвистической картине мира (благодаря означиванию) представляется, мягко говоря, кощунственным делом. Такой «Бог» [означающее, предмет] занимает какую-то «периферийную епархию» в иерархической сети моей лингвистической картине мира, не будучи ни Миром [есть], ни даже хотя бы именем [бытие]. Причем, «Ему» [означающее, предмет] отводится, вменяется роль своеобразного «чинщика», «латающего» своей «безразмерностью» несуразности моего [связь моей лингвистической картины мира с моей схемой меня] устройства.