Михаил Киссель - Философская эволюция Ж.-П. Сартра

Иное дело анархический радикализм мелкобуржуазного студенчества. В нем выражен искренний протест против всеобщей обесчеловеченности как атрибута капиталистического общества, использующего могучую силу современной науки и техники для наиболее эффективной, «рациональной» организации извлечения прибылей. И вот юные радикалы не нашли ничего лучшего, чем перенести свою ненависть к капитализму на самое науку и научный стиль мышления, объявив их главными виновниками бедствий современного человечества. В самом этом утверждении нет ничего нового, почти полтора столетия тому назад подобные идеи высказывали Шопенгауэр и Кьеркегор, а затем они были подхвачены широким течением иррационализма XIX — XX веков и ныне превратились в расхожую монету светских бесед и в популярное журнальное чтиво. Новое было в том, что молодью представители деклассированных слоев капиталистического общества восприняли иррационализм не из книжек, а из жизни и не как теорию, но как стиль жизни.

Бегство из мира деловых отношений в собственный групповой мир, основанный на интимных связях в широком и узком смысле этого слова, беззаботная кочевая жизнь (часто на деньги буржуазно-респектабельных родителей), жизнь в наслаждении и созерцании наслаждения, по ту сторону изнурительного труда и повседневной заботы первоначально возникли как стихийная реакция на социальный кризис буржуазной цивилизации, неспособной уже порождать идеалы и ценности, которые по-настоящему привязывали бы людей к традиционным устоям — «истеблишменту», как принято говорить в США.

Так стихийно возникла идея «контркультуры» как радикально иного стиля жизни, отрицающего все ценности буржуазного общества. Затем уже явились теоретики, взявшиеся обобщить сложившуюся практику и выяснить до конца ее принципиальный смысл и возможные последствия. Первым из них стал Г. Маркузе, книга которого «Одномерный человек», вышедшая первым изданием в 1964 году, стала библией молодежных радикалов, заменив в этой функции «Бытие и Ничто» Сартра. Маркузе среди прочих выдвинул идею «новой чувственности», потребной для преобразования старого общества. Революция, по его мнению, должна начинаться с революций в «биологических потребностях», в самом способе ощущения жизни и регулирования жизнедеятельности [119] Marcuse H. An Essay on Liberation. Boston. 1969. .

Девизом «новой чувственности» и принципом создания нового общества должно стать полное удовлетворение всех человеческих потребностей, которые подавляются буржуазным обществом и буржуазной моралью. И первой из этих потребностей является любовь как воплощение жизнеутверждения в противоположность труду как «буржуазному принципу эксплуатации». Прежде чем создать социалистическое общество, люди должны научиться по-иному чувствовать, любить и дышать, отказаться от самоконтроля с помощью разума и вместо разума — оплота буржуазности — опираться на эмоциональную стихию души и могучую силу воображения, поднимающего человека ввысь. В контексте этих идей и возник знаменитый лозунг парижского студенчества в мае 1968 года «Воображение к власти», в котором Сартр усматривает самый важный урок студенческих волнений.

Нигилистическая направленность идеи молодежной «контркультуры» не могла не импонировать Сартру: тут ведь была капля (и не одна) его собственного меда. По ходу нашего разбора его воззрений мы неоднократно отмечали нигилистические тенденции его творчества, а также троцкистские и полутроцкистские веяния в некоторых его произведениях. Но до поры до времени эти тенденции были в тени, а стремительный социально-политический рост Сартра в 50-е годы давал даже надежду на полное их преодоление. Случилось, однако, обратное: нигилизм выступил на передний план социально-политического мышления Сартра и поглотил, можно даже сказать, придушил все остальные мотивы его философствования.

Майское движение привело Сартра в восторг особенно потому, что здесь практика как бы пошла навстречу теории: бунтующая молодежь в справедливом гневе против власти монополистического капитала, усилившего свои позиции при режиме де Голля, действовала, однако, наподобие некоей суммы «экзистирующих субъектов», а не революционеров марксистско-ленинской школы. Порыв студенческой толпы был импульсивен, «спонтанен», не связан никакой программой (что-то похожее на нее возникло лишь в ходе событий), он бросал дерзкий вызов реальности, не считаясь с объективными факторами, и вылился наконец в безудержную оргию разрушения, от которой пострадало, между прочим, немало неодушевленных предметов научно-технической цивилизации, виновных только в том, что они были сфабрикованы в условиях государственно-монополистического капитализма. «Революционная ненависть масс не знает границ» — так, небось, написали бы по этому поводу пекинские пропагандисты, которым ради светлого будущего ничего не жаль. Пусть погибнет хоть половина человечества, зато другая будет жить по-новому, а «женщины не перестанут рожать», как изрекла однажды главная пекинская пифия. Цель-то святая, какое же тогда значение имеют миллионы погибших и гигантские разрушения материальных и культурных ценностей?