Бертран Бадре - Финансы спасут мир? Как заставить деньги служить общему благу [litres]

Все это время заметную роль в координации финансовой и экономической политики продолжала играть «Двадцатка». Участники встреч на высшем уровне, проведенных в Торонто и Сеуле, постарались наметить путь, ведущий к устойчивому и сбалансированному росту. Однако смена власти в Греции и Италии в ноябре вновь вызвала панику, и 2011 г. завершился своего рода марафонским совещанием в Брюсселе, где за последние два года это был уже седьмой саммит, созванный для спасения Европы. Когда британцы отвергли реформы, предложенные Францией и Германией, возникло предчувствие, которое озвучила Le Monde в номере от 10 декабря: «Европы в составе 28 членов больше нет» («L'Europe à 28, c'est fini»). Правда, это предсказание оправдалось только через шесть лет. В январе 2012 г. Франция утратила рейтинг ААА, который до этого президент Франции считал национальным достоянием, что породило еще одну шоковую волну и вызвало у многих ощущение, что положение страны ухудшилось. К тому же еще большую путаницу во Франции, как и до этого в Соединенных Штатах, вызвало то, что в 2011 г. в результате «катастрофического понижения рейтинга… снизились кредитные издержки». Вы теряете свой статус лидера, но при этом, благодаря общему снижению ставок платите меньше, чем в прошлом. Многие люди вполне обоснованно задавались вопросом: как все это могло произойти?

Финансовый кризис взбудоражил мир. Никаких реальных прецедентов, которые подсказали бы, как «плавать в неизведанных водах», не существовало. К тому же люди, причем не только члены протестных движений, мало доверяли и самим «рулевым». Теперь, когда мир едва избежал полного развала, финансы для всех стали врагом номер один, поэтому как-то состыковать их с любой формой общего блага оказалось очень затруднительно.

Экономический спад 2007–2011 гг. был обусловлен тройным кризисом, что усугубило последствия, которые характерны для более «традиционного» кризиса, вызванного чрезмерной задолженностью. Именно эта особенность кризиса помогает объяснить, почему он оказался столь глубоким и нанес такой ущерб.

Прежде всего, это был кризис финансовых инноваций. Неконтролируемую цепную реакцию, чуть-чуть не погубившую систему, в значительной степени спровоцировали быстрое развитие секьюритизации и внебалансовых механизмов рефинансирования, а также бесконечное пакетирование субстандартных ипотечных кредитов. Увлекшись идеей значительного экономического прогресса, который системе удалось обеспечить, финансисты адаптировали под нее ряд продуктов, даже не задумываясь о последствиях их применения. Связь между причиной и следствием была нарушена. Финансисты создали задолженность, а затем благодаря ей выкупили активы, доходность которых побуждала их создавать, используя все более изощренные финансовые инновации. Долгов становилось еще больше, и этот процесс продолжался до тех пор, пока не становился полностью неуправляемым. Этот подход, реализовывавшийся с помощью подобных инструментов, привел к возникновению искусственного богатства, которое какое-то время сохранялось, но затем надувшийся пузырь лопался. Самый большой урок, который мы можем извлечь из кризиса 2007–2008 гг., заключается в следующем, если перефразировать высказывание Франсуа Рабле: «Итогом финансов, используемых без совести, может быть только гибель мира» [50]. Прирученные финансы – хороший слуга, но без присмотра они становятся очень плохим хозяином. Неконтролируемые и действующие по своему усмотрению, они могут привести мир к катастрофе. Пол Волькер, бывший председатель Федеральной резервной системы, который посоветовал Бараку Обаме провести финансовую реформу, горько сетовал на то, что реальных финансовых инноваций было мало, а последней из них, действительно работающей, был банкомат.

Мы не должны забывать о том, что финансовые рынки, вопреки традиционным представлениям, могут быть иррациональными, что часто и происходит. Например, в октябре 1987 г. промышленный индекс Доу-Джонса за один день потерял 22,7 % своей стоимости, хотя никакого объяснения такого развития событий не последовало. Экономика в то время, безусловно, переживала резкий рост долгосрочных процентных ставок, но почему этот черный день случился именно тогда? Социологи говорят о «переломной точке», или о «пороге толерантности», понимая под этим критический момент преобразования сингулярного явления в обычное. В случае фондового рынка это означает, что игроки игнорируют тренд до тех пор, пока он не становится настолько заметным, что приводит к моментальной и значительной утрате коллективного доверия. Движение курсов на фондовом рынке никогда не бывает постоянным или регулярным, для него, скорее, характерны колебания и корректировки. Там можно наблюдать и повторение каких-то подходов, и даже проявление маний, подобных буму с тюльпанами в Голландии в XVII веке [51]. За две недели без какой-либо видимой причины тюльпаны вдруг подорожали с 50 до 1000 флоринов, что вызвало в стране небывалый ажиотажный спрос на них, но через какое-то время внезапно началась паника, и на этом рынке произошел обвал. В обоих случаях рынок захватила иррациональная и непреодолимая сила, которая толкала цены вверх до тех пор, пока они не достигали пикового значения, а затем неожиданно начинали стремительно падать, вызывая очередной крах. Тем не менее каждый раз в подобных ситуациях мы думаем: «Ну, на этот раз все пойдет по-другому» [52], но события все время развиваются почти по одному и тому же сценарию, всегда заставая нас врасплох.