Николай Плавильщиков: Человечек в колбе

Лаборатория химика[1] Для заставок и концовок к главам взяты оригинальные рисунки из научных книг, изданных в XV–XVIII веках. .

Простоте этого рецепта мог бы позавидовать всякий: «Положи в горшок зерна, заткни его грязной рубашкой и — жди». Что случится? — В банке разведутся мыши, они зародятся из испарений слежавшегося зерна и грязной рубашки.

Автором этого рецепта был один из крупнейших ученых своего времени — алхимик Ван-Гельмонт. Как это часто случается и теперь, он очень охотно давал советы, не делая сам того, что советовал другим. И, дав столь простой рецепт, он, понятно, и не подумал о том, чтобы изготовить десяток-другой мышей в горшке.

Гельмонт не был одинок, он не был и первым. Эту «Америку» давным-давно открыли еще древние греки, те самые, изучение жизни и языка которых приносило столько неприятностей нашим отцам и дедам, имевшим счастье познакомиться с ними в школе. Еще греческие философы — Аристотель [2] Аристотель (384–322 до нашей эры), величайший из философов древней Греции. Был очень разносторонним ученым и в своих сочинениях охватывал все отрасли тогдашних знаний, в том числе и естествознание. Его учение и его теории имели огромное влияние на науку средних веков, выросшую «на Аристотеле». Именно эта вера в непогрешимость Аристотеля и создала многолетний застой в научной мысли в средние века. Большие следы влияния Аристотеля носили и носят и многие новейшие философские учения. и другие — утверждали, что лягушки родятся из ила, что насекомые, черви и прочая мелочь заводятся сами собой во всех мало-мальски подходящих местах.

Эти-то «глубокие мысли» не менее глубоких философов, нисколько не измененные, и легли в средние века в основу науки о живом. Ученые средневековья преклонялись перед авторитетом Аристотеля, подкрепленным и приумноженным доброй порцией авторитетов ученых монахов. Это был он, непогрешимый и великий мудрец. Кто осмелится критиковать древнего грека?

Ван-Гельмонт (1577–1644).

И вот ученые, загромоздив свои лаборатории банками и склянками, нагородив в них перегонных кубов и прочей премудрости, десятками лет коптели над пузатыми колбами и громоздкими ретортами. Они кипятили и перегоняли, они настаивали и процеживали. Они клали и лили в колбы все, что им подвертывалось под руку. Они старались изо всех сил. Одни из них звали на помощь бога, другие чорта: очень уж хотелось им увидеть, как завертится в колбе какой-нибудь головастик или лягушонок. Увы! Ни бог, ни чорт не шли на помощь, и, кроме вони, обожженных рук и проеденных кислотами платьев, ничего не выходило.

Все дело в рецепте! Только найти его — и удача не замедлит.

И вот за дело взялся сам великий Парацельз. Это был очень неглупый человек, но жил-то он в годы алхимии. И эта алхимия, со всей присущей ей наивностью, с ее смесью суеверия, зачатков знания и грубейшего невежества, наложила свой отпечаток и на гениального Парацельза.

Великий маг и кудесник, специалист не только по делам земным, но и по делам преисподней, он не сробел перед ответственной задачей. Парацельз был слишком велик, чтобы возиться с лягушками и мышами. Это мелко. То ли дело изготовить в колбе — человека!

И вот среди колб и реторт, среди перегонных кубов и пузатых бутылок, наполненных разноцветными жидкостями, среди связок сушеных летучих мышей и облезлых, изъеденных молью чучел птиц и зверей, под тенью крокодила, покачивающегося под потолком, Парацельз строчит свой рецепт.

«Возьми известную человеческую жидкость и оставь ее гнить сперва в запечатанной тыкве, потом в лошадином желудке сорок дней, пока не начнет двигаться и копошиться, что легко заметить. То, что получилось, еще нисколько не похоже на человека — прозрачно и без тела. Но если потом ежедневно, втайне и осторожно, и с благоразумием питать его человеческой кровью и сохранять в продолжение сорока седьмиц в постоянной и равномерной теплоте лошадиного желудка, то произойдет настоящий ребенок, имеющий все члены, как дитя, родившееся от женщины, но только весьма маленького роста».