Патрик Уайт - Фосс

– Благодарю вас за приятный Ausflug, – начал он, расстроенно хлопнул в ладоши и поправился: – За приятный день, мистер Боннер.

Фосс все еще не был свободен. Вокруг него вились чужие слова.

Тетушка Эмми, конечно же, расчувствовалась и сложила губы в подобающую случаю гримасу. Дядюшка, искренне считавший, что иностранцы понимают, лишь когда им кричат, недовольно бормотал себе под нос, выражая свое мнение о некоем типе.

– Я свяжусь с вами, мистер Боннер, – сказал Фосс, глядя куда угодно, только не на своего благодетеля, – когда возникнет необходимость. Время поджимает, и я больше не смею злоупотреблять вашей добротой.

Он слегка улыбнулся.

– Надеюсь, я не был для вас обузой.

Все смотрели на него потрясенно, а Фосс между тем был очень доволен собой. Он упивался вечерним воздухом с таким видом, словно никто и представить не мог, что ему пришлось вынести. Даже ноздри его трепетали от презрения.

– Я вновь благодарю вас, – сказал он, завершая некий ритуал соблюдения условностей, имевший значение только для него самого.

И поклонился.

Он кланяется самому себе, поняла Лора.

Разумеется, его эксцентричность принялись горячо обсуждать, едва карета со скрипом двинулась дальше, а черный силуэт немца удалился в закат. Наивными мнениями обменивались лишь трое присутствующих. Четвертая хранила молчание.

Лора не разговаривала, потому что ей было стыдно. Она чувствовала, что чересчур увлеклась. Впечатлительный свидетель несчастного случая нередко принимает вину на себя и испытывает потребность ее искупить. Так и девушка тоскливо вертелась в своем душном углу и извелась бы совсем, если бы они наконец не приехали. Экипаж гулко прокатился по крытой галерее, и Лора вздохнула с облегчением. Ей следовало как-нибудь наказать себя за высокомерие немца. Собственная гордость не давала ей покоя.

Роуз Поршен, дождавшись их возвращения, вышла из дома, открыла дверцу кареты и опустила подножку, чтобы хозяева смогли выйти.

Мало кто из людей образованных приступает к работе над собой с легкостью. Одни весьма рано обнаруживают, что их совершенство и без того безупречно. Другие находят, что истинное интеллектуальное удовольствие им дарит теория, а не практика. И лишь самые упорные готовы выйти из роскошного мирка своих амбиций в пустыню уничижения и награды.

Лора Тревельян принадлежала к третьей категории. Ее холили и лелеяли, будто предмет искусства, чья ценность принимается как должное. У нее была белоснежная кожа и благородство черт, если не сказать красота. Одевалась она в спокойные, чуть мрачные тона, как нельзя лучше подчеркивая свои достоинства. Никто из домочадцев не мог написать более уместного письма с соболезнованиями или иного деликатного свойства, к тому же красивым итальянским почерком, одновременно элегантным и сдержанным. Домочадцев ее ученость даже немного пугала, причем грамотность Лоры была скорее врожденная, нежели приобретенная. Излишне говорить, что коммерсант нанимал для своих девочек лучших гувернанток, учительниц французского и музыкальных педагогов, как того и требовало его положение в обществе. Многих чрезвычайно впечатляли скромные познания племянницы в языке, которым она сумела овладеть в достаточной степени, а когда ее тетушка давала званые вечера, Лору частенько приглашали к фортепьяно, и она с поразительной легкостью исполняла миниатюры Мендельсона или ноктюрны Филда.

Если она и была особой с завышенным самомнением, то еще не зашла столь далеко, чтобы этого не признавать. Но признавать не значит исправиться. Ее одолевали всевозможные мрачные слабости, грозившие перерасти в навязчивые идеи. Раз я человек пропащий, то кто вообще спасется, вопрошала она в порыве эгоизма. Ей очень хотелось пострадать за чужие грехи. Поэтому, столкнувшись с подобной необходимостью и отвергнув молитву как средство, с точки зрения разума неоправданное, поступиться самомнением Лора не смогла, по крайней мере не сразу. Разглядывая себя в зеркале и безжалостно кусая красивые губы, она проговорила: «Безусловно, я обладаю силой, если только не принимаю за силу самомнение. Или, может быть, это воля?..»

Однажды утром, пока шторы еще удерживали солнце за пределами комнаты, Лора Тревельян сомкнула губы и решила эту волю проявить, предприняв первые шаги на пути самоуничижения. Поскольку проснулась девушка рано и размышлениям предавалась давно, к тому времени, как в комнату вошла Роуз, ее уже трясло от напряжения.