Патрик Уайт - Фосс

Обе леди с удовольствием принялись обсуждать возникшее затруднение, покачиваясь на шатких стульях.

Перед мысленным взором Лоры Тревельян появилась Роуз Поршен в коричневом платье, с прижатыми к груди кулаками. Заячья губа женщины выглядела пугающе.

– Нет, благодарю, мистер Фосс. Больше не съем ни крошки, – сказала Лора и отошла, затерявшись среди перепачканных жиром детишек.

– Смотри, Лора, – похвасталась Джесси Прингл, – как я обглодала косточку.

– Как собака! – заявил Эрнест.

Дети тут же сцепились. Лора с радостью нашла себе применение: разнимать, вразумлять, утешать с присущим ей тактом и твердостью. Она говорила:

– Ну же, Джесси, плакать ни к чему. Послушай! Сполосни пальцы в этой жестянке с теплой водой и вытри носовым платком. Вот так. Все знают, что ты девочка разумная.

Роуз Поршен приносила ей воду в маленьком медном чайничке, завернутом в полотенце, словно драгоценность, и оставляла в раковине на умывальнике. Роуз Поршен брала щетку и расчесывала волосы Лоры длинными взмахами, придерживая их другой рукой. Иногда задняя часть щетки била Роуз по крупным грудям, а она продолжала, как ни в чем не бывало.

Лора Тревельян подняла взгляд. Не заметить немца было невозможно: он стоял среди серых зарослей, сухие губы блестели от масла и казались полнее. В его жесткой бороде запутался свет. А, мисс, сказал Джек Проныра, вышли подышать, ветер поднялся, слышите, как он шумит в ветвях? Какова бы ни была причина шуршания бамбуковой листвы, под ее сенью всегда ощущалась прохлада. Летом в ней звучал шепот насекомых, и еще мужчин и женщин, которые создавали в том уголке сада удушье. Полная луна не освещала их тайн. Там витал горячий, черный запах разложения. Серебряные листья-флаги метались, высоко взлетали, почти отрывались от своих лакированных мачт и неизменно возвращались к таинственному средоточию темных корней.

– Иди же, Лора, – позвала миссис Прингл, – больше рук – меньше дела. Нужно собрать все эти мелочи. Мы и так уже опаздываем к вечернему купанию, – добавила она, посмотрев на часики с синим эмалевым циферблатом, которые носила на цепочке.

Лора Тревельян замечталась. В темно-зеленом жакете она выглядела бледной. На лбу, возле корней волос блестела испарина. В компании более взыскательной на ее стыд бы обратили внимание. Поэтому она ухватилась за приглашение миссис Прингл с радостью и стала помогать мисс Эбби, гувернантке, собирать вилки, очищать тарелки, заворачивать остатки еды. Таким образом ей удавалось не смотреть на немца, даже если перед глазами у нее стояли мужественные губы и жилистые запястья с темными волосками. Двигаясь еще проворнее, вероятно, она смогла бы уничтожить и эти впечатления. Так Лора и сделала в порыве трудолюбия. Немец стал ей просто отвратителен.

Дорога домой выдалась еще более тягостной, потому что теперь в переполненную карету добавился дядюшка. Он так и сыпал шутками, ведь Фосса можно было уже не стыдиться. В кругу семьи мистер Боннер в открытую восхищался целью, ради которой его купил, поэтому выражал чувства бурно. Он хлопнул протеже по колену, тем самым заявляя на него свои права и облегчая для иностранца понимание.

Фосс хмыкнул и отвернулся к окну. Все устали друг от друга, за исключением мистера Боннера – людям тучным свойственна и душевная широта.

Добравшись до поворота на Поттс-Пойнт, Фосс устремился к выходу и объявил:

– Я сойду здесь, если не возражаете.

– Нет-нет, Фосс! – заспорил мистер Боннер, в порыве энтузиазма едва не передушив присутствующих. – Езжайте с нами до дома! Потом Джим вас отвезет.

К сожалению, его щедрое предложение прозвучало как приказ.

– Это лишнее, – отрезал Фосс, сражаясь со злосчастной дверцей.

Створка явно была против него. Фосс ломал ногти.

Миссис Боннер издала странный звук, выражая душевное смятение.

– Если вы остановите карету, я сойду здесь! – повторил сквозь зубы Фосс, не чая выбраться.

И тогда мистер Боннер криком, а может быть даже ругательствами, привлек внимание Джима Прентиса на козлах и, когда экипаж остановился, потянулся и одним пальцем открыл дверку, преграждавшую немцу путь к свободе.

Пойманный ворон вырвался на волю. Сердитый и помятый немец ликовал, и лучи закатного солнца увеличивали большую часть вещей обыденных до поистине героических масштабов. Если бы не его гордыня, поняла Лора, немец был бы смешон. Как ни ужасно, именно гордыня его и спасала. Глаза Фосса сверкали в вечернем свете.