Патрик Уайт - Фосс

К примеру, миссис Пэйлторп начинала:

– По-видимому, шаль с набивным рисунком идет мне куда больше, чем я думала. Как вы полагаете, мистер Пэйлторп, эта шаль мне к лицу?

– Да-да, конечно-конечно, – уверенно отвечал ее супруг.

При этом они, как водится, потягивали чай. В компании друг друга Пэйлторпы всегда были одновременно близки и далеки.

– Рисунок мне идет. Я вполне могу носить эту шаль. Ведь я довольно стройная. Не хочу критиковать полных леди, поскольку вовсе не имею такого обыкновения, однако для миссис Боннер рисунок несколько крупноват.

– Миссис Боннер – женщина широкой, можно даже сказать чересчур широкой натуры! С ее стороны это чрезвычайно щедрый подарок.

– О, конечно же, мистер Пэйлторп, я очень ей благодарна. Миссис Боннер принадлежит к тем натурам, которые не могут не делать щедрых подарков.

– Вдобавок шаль почти совсем новая! Она пришла с июльской партией товаров. Я прекрасно это помню. Некоторые леди сочли, что узор слишком вычурен.

– О вкусах не спорят.

– Даже если мы говорим про безупречный вкус. Мы не можем отрицать, Эдит, что у миссис Боннер – безупречный вкус.

– О, мистер Пэйлторп, перестаньте! Разве могла бы я подумать иначе! Конечно же, у нее безупречный вкус!

– И у мисс Беллы тоже.

– Мы не должны забывать и про бедняжку мисс Тревельян!

– Конечно.

– Хотя она и весьма начитанная молодая леди, к тому же иногда довольно тихая.

Пэйлторпы отпили чаю.

– Малышка растет хорошенькой. Только, пожалуй, чересчур серьезной.

– Как и мисс Тревельян, позвольте заметить. Разумеется, это чистой воды совпадение, ведь малютка не ее.

Пэйлторпы потели, распивая чай в жарком климате колонии. Потом миссис Пэйлторп спросила:

– Как вы думаете, много ли времени прошло с отъезда экспедиции?

– Я записал точную дату, как делаю в случае всех важных событий, однако не могу сказать точно, не сверившись с дневником.

– Мне не хотелось бы причинять вам неудобства, – заметила миссис Пэйлторп, помешивая чай. – Кстати, насчет мистера Фосса. Не хочу быть бестактной, но я давно хотела спросить, не показался ли он вам, по меньшей мере, довольно чудн ы м?

– Он – немец.

И тогда миссис Пэйлторп спросила с беспримерной смелостью:

– Неужели вы полагаете, что для мистера Боннера приемлемо знаться с подобными особами?

Ее супруг сменил позу.

– Не знаю и спрашивать его самого считаю крайне неуместным. – Супруга мистера Пэйлторпа почувствовала себя совершенно раздавленной, и он добавил: – Впрочем, насколько я могу судить по долгому общению с моим работодателем, мистер Боннер никогда не видит того, чего не хочет видеть, и весь Сидней ждет не дождется, когда же он наконец снимет шоры.

Мистер Пэйлторп издал высокий тонкий смешок, исполненный совершенно несвойственных ему чувств.

– Весь Сидней! Вам не кажется, что вы несколько преувеличиваете?

– Моя дорогая Эдит, – проговорил мистер Пэйлторп, – разве человеку нельзя иной раз дать себе небольшое послабление?

Супруга его согласно вздохнула. Она соглашалась с ним всегда, потому как неизменно бывала им довольна.

Пэйлторпы продолжили потягивать чай. Они и сами были того же молочно-белого цвета, что и привезенные из Англии фарфоровые чашки. Супруги сидели, прислушиваясь к меланхоличному аккомпанементу своих желудков, и вскоре перенеслись мыслями в родной Фулхэм, свою духовную родину, где принялись чинно прогуливаться под дождем.

Исключений для Пэйлторпов не существовало, что делало их особенно невыносимыми, ведь мистеру Боннеру как раз требовался дельный совет. Пэйлторп, как всегда, это почувствовал и поспешил утешить своего патрона.

Пэйлторп сказал:

– Полагаю, краткий курс морских ванн пойдет на пользу здоровью юной леди.

– Речь вовсе не о здоровье, Пэйлторп, – ответил коммерсант. – Дело и в нем, и в то же время не только в нем.

– Да неужели? – проговорил его подчиненный с тем видом, который проистекает от чрезмерной осведомленности.

– В общем и целом, я не знаю, что и думать.

Разочарованный коммерсант ушел, оставив после себя все то же разочарование.

Мистер Боннер сел в экипаж, как всегда поджидавший его в этот час. Едва устроив ноги поудобнее, он передумал и велел остановиться у Тодмана, где разорился на три груши, красиво уложенные в гнездышко из собственных листьев. Он сидел в полумраке закрытого экипажа, держа коробочку с баснословно дорогими грушами, окруженный их щедрым ароматом и даже золотистым светом, и надеялся, что материальное подношение поможет выразить ту привязанность, которой могло не хватать его голосу и взгляду. В экипаже ему было довольно одиноко.