Геннадий Чикунов - Я был там [история мальчика, пережившего блокаду. Воспоминания простого человека о непростом времени]

Со смешанным чувством радости и тревоги, с заплаканными глазами, громко всхлипывая, я робко семенил за одним из своих освободителей, пожелавшим передать меня из плена в руки моих родителей. Было радостно на душе оттого, что я снова приобрел свободу и не остался навечно в сарае с деревянным хомутом на шее, и в то же самое время меня одолевал страх от предчувствия неминуемого наказания за очередной проступок.

Мои опасения оказались не напрасны. Внимательно выслушав непродолжительный рассказ моего освободителя и конвоира о моем пленении и успешном освобождении, родители горячо поблагодарили его за оказанную своевременную помощь и все внимание обратили в мою сторону. Мать со слезами радости на глазах, словно я действительно был освобожден из настоящего неприятельского плена, стала обнимать меня, целовать и ощупывать, проверяя целостность моих членов. Только убедившись в моем абсолютном здравии, она выпустила меня из своих объятий. Все это время отец сидел несколько в стороне с хмурым лицом, слегка покачиваясь на стуле, молча наблюдая за происходящим. Несмотря на напускной грозный вид, глаза его светились радостью, что все кончилось благополучно. Как только мать после продолжительных расспросов и лобзаний отпустила меня, отец встал со стула, снял со стены широкий офицерский кожаный ремень, который привез с военной службы, и, тряся им перед моим носом, стал говорить о том, что если еще повторится что-нибудь подобное, то я обязательно получу взбучку этим ремнем. Несмотря на то, что за всю нашу совместную жизнь отец ни разу не исполнил свою угрозу, я на всякий случай спрятал свое заднее место подальше от ремня, прислонившись спиной к оттоманке. В конечном итоге я был приговорен к «высшей мере наказания» – постановке в угол на определенное время. Каждый раз при этом наказании объявлялось время, сколько я должен отстоять за определенную провинность. Несмотря на то, что каждый раз я считал, что наказан несправедливо, честно отстаивал объявленное время, если не заслуживал досрочного освобождения. А вот мою сестру, Фаину, отец так и не сумел ни разу поставить в угол. Он не успевал поставить ее туда, лицом к стене, как она тут же разворачивалась, хваталась руками за его штанины и с громким плачем выбегала из угла назад. Неоднократные попытки вернуть ее в угол не приводили к положительному результату. Заканчивалось все это тем, что Фаино упрямство побеждало волю отца, он поднимал вверх руку, резко опускал ее вниз и отходил в сторону, давая возможность матери успокоить громко ревущую сестренку. На этом наказание считалось исчерпанным.

ПО ПРОШЕСТВИИ МНОЖЕСТВА ЛЕТ И ЗИМ, В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ, Я СВОИХ РОДИТЕЛЕЙ ПОМНЮ ОЧЕНЬ СМУТНО, СЛОВНО ВО СНЕ. ТОЛЬКО СОХРАНИВШИЕСЯ ФОТОГРАФИИ ПОЗВОЛЯЮТ НАПОМНИТЬ О ПРОШЛЫХ СОБЫТИЯХ И ПОМОГАЮТ ЗАПОМНИТЬ ОБРАЗЫ НАШИХ РОДИТЕЛЕЙ.

Люди, хорошо знавшие наших родителей, говорили, что характер у нашей матушки, Татьяны Алексеевны, был тяжелый. В чем выражалась эта тяжесть, я так и не понял. В моей же памяти она осталась ласковой, доброй, сердобольной, трудолюбивой, мужественной, любимой матерью. Не помню ее сидящей без дела. Как у каждой хозяйки тех лет, у нее была целая куча различных дел: мыла, варила, шила, стирала, убирала, лечила, судила, закупала, ну и т. д. Очень часто ее можно было видеть за швейной машинкой. Очень много вещей в нашем доме было сделаны ее умелыми руками. Вкус некоторых блюд памятен и сегодня. В тяжелые ленинградские блокадные дни в ее характере особенно проявились черты самопожертвования ради спасения других, особенно нас, детей. Она не соглашалась на эвакуацию из города, когда еще сравнительно несложно было уехать, только потому, что ее муж и наш отец воевал где-то рядом, у стен Ленинграда. Во время бомбежек и артобстрелов она в первую очередь старалась укрыть нас с сестрой в безопасное место, не очень-то беспокоясь о своей безопасности. В самое трудное, голодное время урывала со своего 125-граммового кусочка хлеба какую-то крошку нам с сестрой. Я подозреваю, что мы с сестрой остались живы, а мать умерла только из-за большой любви к нам, оберегая нас от ужаса тех суровых дней, жертвуя своим здоровьем.

Несмотря на то, что за свои проказы и шалости я чаще всего получал наказания со стороны отца, отец для меня был самым большим авторитетом. Я все время старался подражать ему и быть похожим на него. Он по утрам делал зарядку, обливался холодной водой под душем, летом ездил на велосипеде, а зимой на лыжах, очень умеренно употреблял спиртные напитки, несмотря на то, что у них с нашей матерью было немало хороших друзей, с которыми они часто проводили свободные от работы дни вместе.