Письма Чехова 1891-1897

Ты мало-помалу обращаешься в дядьку М Е, любящего выражаться и сильно, и значительно, и цветисто. То, что ты взял в магазине деньги, ты называешь серьезно преступлением. На кой это шут? Подлог ты сделал, что ли?

Наклевывается отличное именьице в 40 десятин с домиком и сараями, садом, лесом и речушкой, стоящее только 2 1/2 - 3 тысячи. Ах! Вот бы!

14 августа 1891 г. Богимово.

14 августа, г. Алексин Тульск. г.

Многоуважаемый

Михаил Нилович!

Я непременно пришлю Вам рассказ или небольшую повесть, но не раньше осени, когда вернусь в Москву. Благодарю за приглашение и память.

Будьте добры, передайте мой поклон и сердечный привет Казимиру Станиславовичу.

Искренно Вас уважающий

А. Чехов.

14 августа 1891 г. Богимово. г. Алексин Тульской губернии. 14 августа.

Милостивый государь!

Согласно Вашему желанию, переданному мне через книжный магазин "Нового времени", сообщаю Вам свои биографические данные.

Родился я в 1860 году, в городе Таганроге (на берегу Азовского моря). Дед мой был малоросс, крепостной; до освобождения крестьян он выкупил на волю всю свою семью, в том числе и моего отца. Отец занимался торговлей.

Образование я получил в Таганрогской гимназии, потом в Московском университете по медицинскому факультету, откуда был выпущен со степенью врача. Литературою стал я заниматься в 1879 году. Работал я в очень многих повременных изданиях, печатая по преимуществу небольшие рассказы, которые с течением времени и послужили материалом для сборников: "Пестрые рассказы", "В сумерках", "Рассказы", "Хмурые люди". Писал я и пьесы, которые ставил на казенных и частных сценах.

В 1888 г. императорская Академия наук присудила мне Пушкинскую премию.

В 1890 г. я совершил путешествие через Сибирь на остров Сахалин для знакомства с каторжными работами и ссыльной колонией. Когда выйдет в свет моя книга о Сахалине, я пришлю ее Вам, а Вы мне за это пришлите Ваш перевод моих рассказов.

Зовут меня Антоном Павловичем (Anton Pavlovitsch).

С истинным почтением имею честь быть Вашим покорнейшим слугою

А. Чехов.

18 августа 1891 г. Богимово.

18 авг.

Наконец кончил свой длинный утомительный рассказ и посылаю Вам его заказною бандеролью в Феодосию. Прочтите, пожалуйста. Для газеты он слишком длинен, а по содержанию не годится на то, чтобы его можно было делить на части. Впрочем, как знаете.

Если отложите печатание его до осени, то я в Москве прочту корректуру - от этого рассказ не потеряет, а касса "Нового времени" только выиграет, так как моя корректура всегда убавляет число строк.

Так как сей рассказ пока составляет мой единственный текущий ресурс, то для успокоения телеграфируйте мне, что Вы его получили.

В рассказе больше 4 печатных листов. Это ужасно. Я утомился, и конец тащил я точно обоз в осеннюю грязную ночь: шагом, с остановками - оттого и опоздал. Половина гонорара, если не забракуете рассказа, пойдет на уплату долга по газете, а другая половина в мою утробу. Если отложите печатание рассказа до осени, то телеграфируйте почтенной конторе, чтобы она поскорее выслала мне в счет сего рассказа 300 рублев, а то у меня свистит в карманах и не с чем выехать. Высылка денег, конечно, должна состояться только при условии, если рассказ удобен и проч.

Увы! К Вам я не приеду. Говорю это гробовым голосом. Мне не с чем выехать, а новых долгов делать не хочу.

Очень много грибов. Погода жаркая.

Напишите: до какого числа Вы будете жить в Феодосии? Я, быть может, вырвусь как-нибудь.

Кланяйтесь Анне Ивановне, Насте и Боре.

Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

18 августа 1891 г. Богимово.

18 авг.

Сегодня вместе с рассказом я послал Вам одно письмо, а вот Вам другое в ответ на Ваше, только что полученное. Говоря о Николае и лечившем его докторе, Вы упираете на то, что "все это делается без любви, без самопожертвования даже относительно своих маленьких удобств". Вы правы, говоря это вообще о людях, но что прикажете делать врачам? Что, если в самом деле, как говорит ваша няня, "кишка лопнула", то что тут поделаешь, даже если захочешь жизнь свою отдать больному? Обыкновенно, когда домашние, родные и прислуга принимают "все меры" и из кожи лезут вон, доктор сидит и глядит дураком, опустив руки, уныло стыдясь за себя и за свою науку и стараясь сохранить наружное спокойствие… У врачей бывают отвратительные дни и часы, не дай бог никому этого. Среди врачей, правда, не редкость невежды и хамы, как и среди писателей, инженеров, вообще людей, но те отвратительные часы и дни, о которых я говорю, бывают только у врачей, и за сие, говоря по совести, многое простить должно.