Леонид Словин: Жесткий ночной тариф

Понятые — молодцы из камеры хранения, ударники коммунистического труда — оказывали посильную помощь милиции, за что безбоязненно приторговывали по ночам спиртным.

Картузов кивком пригласил Игумнова в коридор. Несколько милиционеров и обэхээсэсники с линии, стоявшие там, мгновенно слиняли, увидев входящих.

— Заявитель приходил...— Картузов прихватил начальника розыска за «молнию» на варенке. — Опять та же история. Еще девчонка пропала.

— Воронежская?

— И опять летела тем же рейсом! В час ночи была в аэропорту.

Это был уже третий случай. Двум предыдущим заявлениям ни в одном отделе внутренних дел хода не дали. «Розыск пропавших без вести осуществляют органы милиции по месту жительства пропавшего». Похоже, теперь опухоль развилась. Пошли метастазы.

— Что-нибудь везла с собой?

— Ерунда. Рублей сто. В сумочке... Вот ее фамилия,— Картузов достал листок.— Мылина Зоя Ивановна.

— Молодая?

— Двадцать два года. Ученица маляра-штукатура...

Когда наступали деликатные эти ситуации, Игумнов и Картузов менялись местами: Игумнов задавал вопросы, Картузов подробно отвечал.

В случае проверки начальник розыска обязан был брать все на себя. Так было принято. И единственной его прерогативой было полное знание обстоятельств.

— Товарищ подполковник!..— из дежурки уже звали.— К телефону!..

— Сейчас! Отец Мылиной приедет первой электричкой. Он в аэропорту. В милиции.

— Давно был случай? — спросил Игумнов.

— Неделю назад. А те? Я уже подзабыл...

— Двадцать восьмого мая и шестого июня.

— Встаньте, кто был наказан за то, что не смог раскрыть тяжкое преступление... — Фальцет начальника управления разносился по непроветренному гулкому помещению, где происходили обычно совещания оперативного состава.

По обыкновению, никто не поднимался. Таковых не было. Скубилин обманчиво-приветливо смотрел в зал.

— Нет таких?

— Не-ет!

Никого ни разу не наказали за то, что ему не удалось раскрыть кражу, грабеж, ограбление контейнера и даже убийство!

— А теперь встаньте, кого я наказал за укрытие преступлений от регистрации!

Заскрипели рассохшиеся стулья, паркет. Клубы для совещаний уголовного розыска снимали всегда наименее престижные, пустовавшие, чтоб не платить.

В разных углах зала поднимались оперативники. Московские вокзалы. Казанский, Курский — эти всегда шли первыми по числу укрытых. Киевский, Белорусский. Поднялась Рязань, линейное от­деление на станции Бирюлево. Товарные станции с крупным оборотом грузовых перевозок, Брянск...

— Ну, ну...— Генерал подбадривал робеющих. Спектакль этот повторялся каждые полгода.— Не стесняйтесь!

Оперативники в разных углах зала продолжали подниматься, пока не встал последний, откуда-то из Унечи, у которого нашли не­сколько дюжин коммерческих актов.

Когда скрип паркета и стульев утихал, Скубилин говорил:

— Так зачем же вы укрываете? Если вы не дорожите собой, подумайте о ваших семьях! Ведь мы вас привлекаем и будем привлекать к уголовной ответственности... Не десятки. Сотни по Москве выгнаны с работы, арестованы и преданы суду! Я спрашиваю вас! Кому это нужно? Мне? Вам? Министру?

Спектакль никого не мог обмануть.

Критерием работы была раскрываемость: процент количества раскрытых преступлений от общего числа зарегистрированных.

Когда приходилось регистрировать нераскрытое преступление, даже начальство высокого ранга чувствовало себя так, словно подчиненные ставят перед ним чашу с ядом.

Игумнов с порога оглядел кабинет. Порядок за время его отсутствия нарушен не был. Каждый предмет на сейфе, на столе занимал отведенное ему место. Уходя, Игумнов так же внимательно ко всему присматривался, аккуратно расставлял стулья, тщательно подгонял один к другому, выравнивал линию.

Кабинет был небольшой, с двухтумбовым письменным столом.

На его, игумновской, памяти он сидел за столом шестым. Трое начальников розыска были переведены с понижением на другие вокзалы. Один ушел на пенсию. Один выгнан с привлечением к уголовной ответственности за укрытия.

Никто не поднялся по служебной лестнице. Должность начальника отделения розыска была тупиковая, после нее начиналось сползание до старшего опера. Если не «выкинштейн», не уголовное дело, не тюрьма.

Работать было можно, если бы начальство на самом верху не установило этот жесткий уровень раскрываемости преступлений — под 90 процентов.

Ни одна криминальная полиция в мире, даже оснащенная самыми передовыми средствами, не раскрывала преступлений больше чем на 45÷50 процентов.