Степан Злобин - Пропавшие без вести 3

— Не мог Лешка такую вещь потерять случайно! — с уверенностью сказал Баграмов. — Ты хорошо его знаешь? — спросил он Ломова.

— Встречаемся — так приветствие отдаем. Я его — Леша, он меня — Юра. Спиртику соображаю ему иногда... Вот в шахматы он в последнее время повадился... Записку я думаю сжечь. Спросит — скажу, что не видел.

Баграмов кивнул. Сидя рядом на койке, они оба молча задумались.

— Не убить Морковенко — так он новое завтра настрочит, а придавить — значит Лешке себя отдать с головой,— сказал Юрка.

— Созывай Бюро. Нужно срочно, — решил Баграмов.

Ломов стоял, охраняя аптечную дверь, за которой только что окончилось совещание Бюро. Люди один за другим уходили.

— Юра! — позвал из аптеки Кумов. — Ты знаешь ребят в бараке у Краевца?

— Конечно, — входя, сказал Ломов.

— Сегодня же нужно с этим типом покончить. Там найдутся надежные люди?

— А при чем барак Краевца? — удивился аптекарь.

— Морковенко боялся остаться с Варакиным и сам просил Глебова о переводе. Тот согласился. После обеда его уже перевели.

— Поручите все мне, товарищ майор. Будет исполнено, — энергично сказал Юрка.

— Ты человек надежный, Юрий, — сказал Муравьев, — но все-таки расскажи, как ты намерен осуществить задачу. Мы не имеем права взвалить на одну молодежь такое опасное дело!

— Разрешите идти выполнять? — вместо ответа уверенно по-военному спросил Юрка.

— Ну, выполняй! — согласно кивнул Кумов. — Вот боец! — добавил он вослед Ломову, который, желая понравиться майору, может быть чуть-чуть рисуясь, ловко, по-военному, вышел из помещения аптеки.

Баграмов всю ночь не спал, беспокойно ожидая возвращения Юрки.

Типичный мальчишка от Нарвской заставы, Юрка, не будь революции, наследственно попал бы в рабочие Путиловского завода, где работали его дед и отец. Теперь судьба дала ему школу-семилетку, направила в военно-морское училище, там наградила аптечной латынью и химией, призвала в комсомол, а потом ввела кандидатом и в партию. Но сколько еще в нем осталось от наивно-щеголеватого «клешника» ленинградской окраины, где каждый с детства непременно чувствовал себя моряком и завидовал развевающимся ленточкам военморов! А Юрка к тому же и в самом деле был призван во флот, и хотя не успел в своей жизни поплавать, все-таки даже здесь, в плену, неизменно ходил в морском кительке с якорями и в черной морской шинели.

За далекою Нарвской заста-авой

Парень идет молодой... —

постоянно напевал Юрка, особенно вечерами, когда кипятил одни и те же декокты в эмалированном ведерке на высокой чугунной печке.

Свертывать развешенные порошки в аптеку сходились несколько друзей-фельдшеров. Когда свертываешь порошки, петь нельзя — порошки разлетаются. Пока все работали, кто-нибудь один, чаще всего — Баграмов, читал что-нибудь вслух, а если освобождался Муравьев, то, читал наизусть стихи или вел пересказ бесчисленных книг по памяти. Дружба, надежность, уверенность друг в друге связывали этих ребят. Емельян мог ясно представить себе, что именно к этим товарищам и сегодня обратился Юрка за помощью...

Перед утром Баграмов поднялся с койки и начал шагать из угла в угол по тесному помещению. Хотелось курить, но мало было махорки, нужно было оставить Юрке.

«Трудно будет ему... Тяжелое дело казнь, даже предателя!» — думал Баграмов. И перед его глазами встала картина смерти Степки-фашиста. Образ был ярок, отчетлив, но не будил теперь никаких особенных чувств, а в первое время он был навязчив и тяжек, когда то и дело являлся во сне выгнутый, по выражению Волжака, «как мороженый лещ», Степка-фашист...

Но Степка-фашист был уголовник, неграмотный хулиган и бандит. Там все проще. А Морковенко? Ведь вот он опять, этот проклятый вопрос! Ведь Морковенко был совершенно благополучнейшим гражданином в СССР. Может быть, слишком уж благополучным? Может быть, некий избыток благополучия губит людей, порождает в них буржуазность, лишает моральной устойчивости, вплоть до того, что они уже не мыслят и жизни без избытка «удобств», и в любой обстановке такая дрянь готова даже давить людей, чтобы быть «начальством»? Ведь, опередив всяких власовцев, этот «пан комендант» расправлялся с советскими гражданами мордобоем, мучительством, издевательством, угождая фашистам...

— Ну как? — тревожно спросил Емельян, когда с первым движением в лагере в аптеку с потемневшим лицом и обвисшими подглазьями вошел Юрка.

— Все в порядке, — глухо сказал аптекарь и устало сел на койку Баграмова. — Вот только не знаем, что делать с «могил-командой», — добавил он, деловито свертывая предложенную Емельяном закрутку.