Грозовой сумрак

- Потому что печати Сумерек, что лежит на городе, нужны новые жертвы взамен тех, что похоронены в этой церкви. А забрать их жизни можно только с приходом темноты, а до того зачарованные ворота впускают всех и каждого, но выйти уже не получится. Даже если разбить ржавые петли и разломать створки - вас ждет только серый густой туман, блуждание в котором приведет вас все к тем же воротам, от которых вы уходили.

Ветер, что гулял на верхушке колокольной башни, был по-осеннему сырым и холодным, нес с собой запах недавно остывшего пожарища и речного ила. Немой бронзовый колокол, лишившийся языка, потускнел, покрылся зелеными разводами и едва заметно покачивался сам по себе, словно невидимый звонарь пытался заставить его снова петь, пронизывая окрестности гулким мелодичным звоном.

Сверху город казался еще более разрушенным, унылым и пугающим. Река, что с холмов казалась нам ярко-синей блескучей лентой, здесь превратилась в темно-серый ленивый поток, по поверхности которого плыли подгнившие веточки деревьев и мелкий строительный мусор. Тишина властвовала над домами - лишь скрипела где-то на ветру оконная створка да изредка срывались глиняные осколки с черепичных крыш.

- Раферти, а что здесь все-таки произошло? - тихо спросила я, кутаясь в плащ и пугливо цепляясь за локоть фаэриэ, стараясь не приближаться к высокому стрельчатому окну колокольни.

- Все и сразу. Резня, затем пожар, который охватил западную часть города, а потом плотина рухнула, и река затопила город. Если бы вы пришли сюда в другой день, то увидели бы только озеро меж холмов, из середины которого поднимается маковка этой самой колокольни, и больше ничего.

Раферти уселся на краешек стрельчатого окна, закурил трубку и посмотрел на меня.

- Сказание долгое, но и время нам как-то скоротать надо. Госпожа хорошая, поройся в моей сумке, там с утра печеный цыпленок был. Накрой нам на стол, а я пока расскажу, куда мы с вами по разным причинам влезли. Думается на сытый желудок много лучше, чем на голодный…

История, которую рассказывал посвященный Дороге человек, захватила меня с первых же слов. Странник говорил так складно да умело, словно сам когда-то давно был в городе, который двести с лишним лет назад прозывался не иначе как благословенным, радостным, величественным.

Город Баллард, где ковались самые лучшие мечи, а про кузнецов сказывали, будто бы все мастера получили свой дар, свое призвание после того, как отслужили положенный срок в холмах у фей. Кованые железные кубки казались тонким паутинным кружевом, куда помещалась выдутая из цветного стекла хрупкая причудливая посудина, а уж какие узоры делались на нагрудные доспехи знати - не медью или серебром, волшебной драконьей чешуей, побегами фейского цветка казались.

Но однажды поздним вечером, перед самым закрытием ворот, прошли в город двое - мужчина и женщина, закутанные в темные одежды. Они встали напротив церкви, на самой широкой улице, что вела от северных ворот, и ждали, покуда по крышам домов не застучали первые капли летнего дождя. И под шум воды по глиняным желобам женщина воздела руки к небу, запела песню, равной которой никогда не слышали люди, а мужчина, преданно стоявший у нее за плечом, вдруг рассыпался дождевой капелью, развеялся порывом ледяного ветра…

Тугие плети смерча, что танцевали в ту ночь над Баллардом, запечатали все выходы из города, завалили, заклинили все большие ворота упавшими балками и кусками каменной кладки, отколовшимися от стен. А вокруг той, что прозывали Королевой Мечей, кружилась совсем иная буря.

Женщина медленно шла по улицам Балларда, и все мечи, все ножи, выкованные в горнилах человеческими руками, подчинялись ей, взмывали в воздух, покорные ее воле, и обращались против своих хозяев. Смерть следовала по пятам за той, чье платье из белого шелка стало вначале красным, а потом черным, и собирала большую жатву, великую жатву. Город был обречен, ведь каждая гибель от руки Королевы Мечей становилась еще одной кровавой жертвой, принесенной в дар Сумеркам, каждый последний вздох расширял туннель на изнанку тени, что строила черная королева. И звенела ее песня-заклятие, опутывая каждый дом и каждый камень мостовой страшным приказом - отдать жизнь и душу на прокорм твари, что нетерпеливо ворочалась на изнанке тени, разбуженная фаэриэ…

- Раферти, хватит, - негромко простонала я, хватаясь за голову и пытаясь заглушить колокольный звон, тревожный набат, что звенел в ушах.