Ковалевская Елена: Письмо с которого все началось

– Боюсь, что нет, ваше преосвященство, – качнул головой Боклерк. – Тут написано, что брат Лафе слегка переусердствовал, спеша доставить вам максимально полные сведения. Допрашиваемый умер под пытками. Брат очень сильно извиняется, обосновывая это тем, что не догадывался о столь слабом сердце у пойманного.

– Бездари! – скривился епископ. – Упустить такую возможность! – он в сердцах махнул рукой. – Надеюсь, в следующий раз, вновь удастся поймать еще одного любопытного, они будут более аккуратны! Если будет – этот следующий раз… Что-то я сильно сомневаюсь. Думается мне, что наш таинственный интересующийся вряд ли допустит еще одну ошибку, и вновь станет кого-то ко мне подсылать. Теперь придется ждать новых действий, только уже с неизвестной на этот раз стороны. Ну как вновь вздумает отравить меня, только не столь поспешно и топорно, как в тот раз, а как-нибудь виртуозно? Например, на обеде, где отказаться есть никак нельзя? Или подкинут отравленную вещь или книгу? Зашьют в обивку мебели ядовитую иглу, и я сяду на нее? Надышусь чем-нибудь? Да вариантов великое множество! Можно сказать – простор для творчества!

Епископ с шумом выдохнул, пытаясь унять нервное негодование.

– Ваше преосвященство, – осторожно начал Боклерк. – Я всеми силами постараюсь, чтобы ничего подобного не произошло.

– Я в тебе не сомневаюсь, – мягко заверил его Констанс, немного остывая. – Ты, да еще несколько братьев самые верные мои люди. Но ты Боклерк, пожалуй даже самый верный из всех. Я ценю это. Знай.

– Благодарю, ваше преосвященство, – секретарь склонил голову. – На этом письмо заканчивается. Теперь скажите мне, что передать брату Джарвису и брату Лафе?

В этот момент в двери постучали, а затем в комнату вошел высокий и широкоплечий мужчина. Он, как и все братья ордена Святого Варфоломея Карающего был облачен в серую рясу, подпоясанную широким поясом, и скалипуре одетом на голову. Весь его вид от могучего телосложения до одеяния говорил сам за себя: в епископские покои зашел боевой брат, ни младший, ни старший, а именно просто боевой брат, ведь младшим боевым братьям не полагался такой широкий пояс, а старший обязательно откинул бы скалипур на плечи.

– В обитель вернулся его преосвященство Убертин. Его Высокопреподобие послал меня сообщить вас об этом, – басом выдал он, по военному четко отрапортовал и, развернувшись на месте, едва ли не печатая шаг, покинул покои.

– Вернулся наш сплетник, – фыркнул Констанс, когда за братом закрылась дверь. – Вот увидишь Боклерк, теперь меня чуть ли не каждый вечер этот старый и замшелый пенек будет приглашать к беседе и стараться выведать, что же мне тут понадобилось. Теперь будь в двойне осторожен при разборе документов. Убертин та еще гадина! Он только с виду мягкий выживший из ума старец, а на деле не хуже Саскии будет. Одно счастье – власти у него маловато! – пояснил положение дел епископ и в очередной раз вздернул вверх сползающее покрывало. – Теперь давай вернемся к нашим делам. Бери перо и пиши, я буду диктовать письмо для Джарвиса и Лафе. А то не приведи Господь, без моего руководства они еще что-нибудь, вернее кого-нибудь запорют.

Ярко светило солнце в прозрачном и высоком небе, отражаясь мириадами искорок от белоснежного ковра. Из-за оттепели деревья, покрытые инеем, причудливыми ажурными изваяниями стояли по бокам аллеи. Снег похрустывал, сминаемый башмаками из добротной свиной кожи. Для начала декабря день в этих широтах выдался теплым и очень мягким, пар небольшими облачками вырывался изо рта говоривших.

– Я так рад, что вы приехали сюда, – вздыхал один из гуляющих – согнутый, опирающийся на палку старик. Однако лицо его было загорелым и обветренным, и явно принадлежало человеку, привыкшему проводить много времени на открытом воздухе. Белоснежные брови, седая грива, непокорно выбивающаяся из-под капюшона пелиссона, как бы выгоревшие на солнце бесцветные глаза, выступающий вперед крючковатый нос и слегка с синевой узкие губы выдавали немалый возраст. Именно таков был епископ-суффраган Убертин. – Мне одиноко, и особо не с кем поговорить по душам. Дьедоне еще молод, сущий мальчишка по сравнению со мной! Вы же, человек умудренный опытом и знанием, столь долгожданный для меня собеседник. Ну же расскажите мне, что же происходит ТАМ? А то у нас здесь в провинции сплошь скука и тоска, совершенно нет ничего выдающегося, – продолжил сетовать он.

Констанс – второй, гулявший по монастырскому парку – был не в восторге от этого моциона, ведь ревматизм, расшалившийся к перемене погоды и мучивший его последние дни, сильно вымотал. Однако делать было нечего, отказываться нельзя, вроде как гость в монастыре, да и сослаться на недомогание тоже невозможно, ведь он епископ боевого ордена. И теперь его преосвященство неспешно шел рядом с епископом-суфраганом Убертином, тяжело опирающимся на свою сучковатую палку, но упорно ковыляющим по аллее.