Сурен Цормудян

Крест говорил совершенно серьезно, и это обескураживало. Именно такой реакции Николай никак не ожидал.

– Илья… У тебя дозиметр с собой? – тихо спросил он.

– Да, – Крест кивнул, – давай его сюда.

Он без лишних слов понял, что хотел от него Николай.

Васнецов протянул медвежонка. Илья принял его очень осторожно. Замерив уровень радиации он улыбнулся и вернул игрушку Николаю.

– Норма.

– Спасибо, – прохрипел от волнения Васнецов. – Спасибо тебе Илья.

– Да не за что. Кстати, у него скоро лапа отвалится. – Людоед достал из кармана шинели тряпичный сверток и протянул его. – Держи. Тут нитки и иголка. Пришей.

– Спасибо, – больше Николай ничего не мог сказать. Он чувствовал, что сейчас расплачется. Но в этот момент в вагон вошел Сквернослов.

– Крест! Ну, где ты пропал? Варяг там матюгается во всю. – Сказал Вячеслав и вдруг уставился на своего младшего брата. – Опа! – усмехнулся он, – Коль, ну ты даешь. Это что такое… Головой сильно тюкнулся? – Он перешел на смех, – Ну детский сад ей богу!

Васнецов растерянно посмотрел на Людоеда. Тот прищурился, жуя кончик черного уса. Он иронично посмотрел на Сквернослова, затем перевел взгляд на Николая и поднял бровь. Он ждал реакцию Николая.

– И что ты смешное увидел, Славик? Отчего над Аленкой не смеялся, которая старше меня, но в куклы до смерти играла? – резко ответил Васнецов.

Сквернослов побагровел, нахмурился и сжал кулаки.

– Чего молчишь? – неожиданно и резко, Крест хлопнул Вячеслава по спине. – Тебе очень дельный вопрос задали. Ну?

Сквернослов молча посмотрел на Людоеда.

– Нечего сказать? Ну, так я скажу, дружок. Когда рядом старший брат, который может и питает к младшему любовь, но камуфлирует сантименты под постоянными насмешками и глупыми и часто неуместными шутками, то становится обидно. Когда рядом старший наставник, который дошел до того, что избил руками и ногами, пусть и за реальный проступок, но нереально больно, становится горько. Когда рядом умирающий товарищ, которому не можешь ничем помочь, становится стыдно. А когда еще и рядом злой морлок, у которого на счету столько человеческих жизней, что и вообразить фантазии не хватает, то вообще хочется отгородиться от всего мира. И все это называется очень просто. Одиночество.

– Да вы вообще шуток не понимаете что ли?! – воскликнул Сквернослов.

– Только если им время и место. А пока захлопни пасть и пошли работать. – Людоед подтолкнул Славика к выходу и пошел следом.

– Ну, вы даете ребята! – взмахнул руками Сквернослов и покинул вагон.

– Ахиллес! – воскликнул Николай осипшим голосом, торопясь пока Крест не вышел.

Тот обернулся. Такого обращения, судя по удивленному взгляду, он не ожидал.

– Что, блаженный?

– Я не считаю тебя злым морлоком.

Тот задумчиво покачал головой и, глядя в пол, ответил:

– Но я такой и есть. – И он ушел.

Николай крепко прижал к себе медвежонка и, уткнувшись в него лицом, зарыдал. Горько и отчаянно. Он оплакивал потерянное в дыму ядерного пожарища детство, о котором напомнила эта игрушка. Оплакивал мать, чьей ласки ему всегда не хватало. Оплакивал миллионы людей, которых не стало в один миг. И среди которых, возможно, был тот ребенок, который когда-то радовался покупке родителями этого медвежонка. Оплакивал Аленку с улицы Советской, о которой так неделикатно напомнил названному брату. Оплакивал Рану, которая тоже лишилась детства еще до рождения, а потом и жизни лишилась из-за его рокового выстрела. Оплакивал молоденькую безымянную людоедку, которая не знала ничего кроме потакания грязным желаниям своих клиентов и хозяев, и которая сгорела по прихоти Людоеда. Оплакивал девицу, которую сожрали заживо морлоки и которую он не смог спасти. Участкового Дыбецкого и его семью… Конфедерацких ребятишек, собиравших в бою опустевшие автоматные рожки… Андрея и Ульяну… И никого роднее, ближе и живее чем этот плюшевый мишка для него не было сейчас. Но в этих слезах горя и безысходности, несколько капель были радостными. От той затерявшейся в боли радости, которую подарил ему Людоед своим участием и пониманием…

* * *…Здравствуйте. Данным письмом спешу сообщить, что, на мой взгляд, Вы (уж простите за дерзость) не в полной мере владеете обстановкой. Текст данного письма я продублировал и электронной почтой. Хотя, гложут меня сильные сомнения, что если и не затеряется и это письмо и то, что я отправил по электронной почте, в Вашем секретариате, то некоторые люди, перебирающие Вашу почту, уж точно застопорят его. И хуже всего, натравят на меня, извините за такую формулировку, узаконенных опричников коим никакие законы не писаны. Надеюсь, что принятые мною меры предосторожности позволят все-таки мне избежать больших неприятностей. Но моя боль и обида за нашу державу заставляет меня сделать данный шаг. Ни смотря на то, что это может повлечь угрозу моей жизни, или Вы просто сочтете меня за сумасшедшего, если прочтете его.