Константин Романенко

Выступая в 1928 году на активе Ленинградской организации ВКП(б) с докладом «Об итогах июльского пленума», он говорит об уязвимости страны, о том, что «противоречие между капиталистическим миром и СССР... не ослабевает, а усиливается. Нарастание этого противоречия не может не быть чревато опасностью военной интервенции... Опасность новых империалистических войн и интервенций является основным вопросом современности ».

То было суждение опытного политика. Но и сейчас в его окружении не было полного единства. Особенно ярко это проявилось накануне июньского пленума, когда Бухарин попытался заручиться поддержкой членов ЦК, не имевших твердой позиции по вопросу политики в сельском хозяйстве.

На пленуме он выступил с критикой Сталина, и его поддержали Рыков и Томский. Постоянно суетившийся схоласт, впадающий в очередную панику, Бухарин, как всегда, бросился в противоположную сторону от своей предшествовавшей позиции. От утверждений, отстаиваемых год назад. Он доказывал, что в результате ускоренной индустриализации сельское хозяйство страны придет в упадок.

Однако это не смутило Сталина. Он опроверг это утверждение и назвал доводы Бухарина «капитулянтскими ». Для подтверждения своей позиции он привел мысль, высказанную ранее Преображенским, о том, что,' поскольку в России нет колоний, то крестьянство должно уплатить «что-то вроде дани», чтобы обеспечить инвестирование промышленности.

Анализируя уроки «заготовительного кризиса», Сталин указал, что причиной возникших трудностей стал саботаж и антагонизм кулачества. Он отмечал, что это сопротивление вполне естественно, более того, оно подтверждает тезис об обострении классовой борьбы по мере построения социализма. Существует мнение, что, не добившись поддержки своих взглядов и руководствуясь собственной примитивной логикой, Бухарин заподозрил, что Сталин пойдет на сближение с троцкистско-зиновьевской группой и тогда он останется в оппозиции один. Поэтому, поддавшись панике, он решил упредить такой ход.

Может быть, в такой оценке и есть рациональные зерна. Но, скорее всего, зарождению интриги способствовали сами обстоятельства. Дело в том, что еще в июне были восстановлены в партии «покаявшиеся» Зиновьев и Каменев. 9 июля Сокольников послал письмо Каменеву в Калугу, срочно приглашая его в Москву. Раскаявшийся прибыл в столицу, и за день до закрытия пленума, при посредничестве Сокольникова, «любимец партии» 11 июля 1928 года вступил в тайные переговоры с Каменевым. Позже произошли еще две тайные встречи.

Извещенный об этих встречах Троцкий пришел в восторг. Азартный игрок, он решил сделать на Бухарина ставку. В письме «Откровенный разговор с доброжелательным партийцем», написанным 12 сентября для своих сторонников, Троцкий заявил о своей готовности сотрудничать с Рыковым и Бухариным. Разногласия между оппозицией и Бухариным в отношении крестьянства и строительства социализма отошли на второй план.

Двурушническая политика Бухарина подтолкнула его к поспешным и необдуманным шагам. Считается, что, преувеличив возможную «опасность» своей персоне, Бухарин был в отчаянии. Каменев отмечал, что Бухарин «производил впечатление человека, который знает, что «обречен». Ища поддержки Каменева, он заявил, что «Сталин – это Чингисхан и беспринципный интриган, который все подчиняет сохранению своей власти. Сталин знает одно средство – месть и в то же время всаживает нож в спину. Поверьте, что скоро Сталин нас будет резать».

Эти слова свидетельствует о не очень высоком интеллектуальном потенциале Бухарина. И не потому, что употребленное сравнение Сталина с Чингисханом, не имеющее внутренней логики, а сделанное лишь в качестве напоминания его «восточного» происхождения, – не более чем злобный выпад.

Но если, по мнению Бухарина, публично критикующий его позицию Сталин, – «беспринципный интриган», то как назвать тайный сговор людей, собравшихся «точить ножи» за спиной Генерального секретаря? Нет, Бухарин не чувствовал себя обреченным. Наоборот он азартно плел интригу.

Спустя более девяти лет, уже в конце следствия по его делу, 10 декабря 1937 года он признается в письме Сталину: «И если хочешь уж знать, то больше всего меня угнетает один факт, который ты, может быть, и позабыл: однажды, вероятно летом 1928 года, я был у тебя, и ты мне говоришь: знаешь, отчего я с тобой дружу: ты ведь неспособен на интригу? Я говорю: да. А в это время я бегал к Каменеву («первое свидание»). Хочешь верь, хочешь не верь, но этот факт стоит у меня в голове, как какой-то первородный грех для иудея».