Константин Романенко

Отсюда следует логический вывод: приговор Специального судебного присутствия Верховного суда СССР от 11 июня 1937 года в отношении военных заговорщиков де-юре и де-факто до сих пор остается в силе!

Чрезвычайный пленум Верховного суда СССР, состоявшийся 10 июня 1937 года, заслушал сообщение Вышинского о деле по обвинению Тухачевского и его соучастников. Все обвинялись в измене Родине. Пленум постановил для рассмотрения этого дела «образовать специальное судебное присутствие Верховного суда СССР».

В этот же день секретарем суда всем обвиняемым были вручены копии обвинительного заключения, начальник Особого отдела НКВД Леплевский представил Ежову план «охраны и обеспечения порядка судебного заседания».

Закрытое заседание Специального судебного присутствия Верховного суда СССР началось 11 июня. Оно проходило на втором этаже здания на Никольской улице, расположенном по левую сторону от Кремля. За столом судей расположились Ульрих, Алкснис, Блюхер, Буденный, Дыбенко, Каширин и Горячев. Восемь подсудимых находились за барьером-перегородкой. На стуле, выдвинутом вперед, сидел Тухачевский. В зале для публики присутствовало около пятидесяти человек в основном из лиц высшего командного состава.

Председательствовал армвоенюрист В.В. Ульрих. После зачтения обвинительного заключения, отвечая на вопросы председателя суда, все подсудимые заявили о признании себя виновными . В ходе судебного заседания они подтвердили те показания, которые дали на следствии. Но каждый пытался вызвать у судей сочувствие.

Якир в своем выступлении на процессе всячески подчеркивал роль Тухачевского в организации заговора. Допрос Тухачевского и Уборевича прошел в форме вопросов и ответов, как и исследование деятельности Примакова и Путны. Корк начал свои признания заявлением: «Я попросил бы, гр-н председатель, позволить мне вкратце... рассказать то, что мне известно как члену центра, то, что я делал. Я думаю, это будет полезно не только суду, но и всем тем командирам, которые здесь присутствуют».

Примаков заявил, что он «прошел все стадии борьбы с партией, вплоть до вооруженного восстания». На вопрос председательствующего: «На какие силы вы рассчитывали? Ведь с вами танковая бригада не пошла. Вы завербовали только командира бригады», – Примаков ответил молчанием.

Заискивающую готовность к даче показаний демонстрировал Фельдман, его выступление заняло 12 листов стенограммы. Когда председательствующий обращался к Путне, то, вставая, тот непременно спрашивал: «Как прикажете отвечать – кратко или развернуто?». На что неизменно звучал ответ: «Говорите кратко, если будет толково, то и развернуто».

Тухачевский пытался выдержать «позу непонятого и незаслуженно обиженного человека, хотя внешне производил впечатление человека очень растерянного и испуганного». На вопрос Ульриха, как он увязывает мотивировку своих показаний на суде «с тем, что он показал на предварительном следствии, а именно, что он был связан с германским генеральным штабом и работал в качестве агента германской разведки еще с 1925 г... Тухачевский заявил, что его, конечно, могут считать и шпионом, но что он фактически никаких сведений германской разведке не давал...».

Запасной член суда командарм 1-го ранга И. Белов так описал свои впечатления в записке Ворошилову: «Буржуазная мораль трактует на все лады – «глаза человека – зеркало души». На этом процессе за один день больше, чем за всю свою жизнь, я убедился в лживости этой трактовки. Глаза всей этой банды ничего не выражали такого, чтобы по ним можно было судить о бездонной подлости сидящих на скамье подсудимых. Облик в целом у каждого из них... был неестественный.

Печать смерти уже лежала на всех лицах. В основном цвет лица был так называемый землистый... Тухачевский старался сохранить свой «аристократизм» и свое превосходство над другими... Пытался он демонстрировать и свой широкий оперативный кругозор. Он пытался бить на чувства судей некоторыми напоминаниями о прошлой совместной работе и хорошим отношением с большинством из состава суда. Он пытался и процесс завести на путь [оценки] его роли, как положительной, и свою предательскую роль свести к пустячкам...

Уборевич растерялся больше первых двух. Он выглядел в своем штатском костюмчике, без воротничка и галстука, босяком...

Корк хотя и был в штатском, но выглядел как всегда по-солдатски... Фельдман старался бить на полную откровенность. Упрекнув своих собратьев по процессу, что они, как институтки, боятся называть вещи своими именами, занимались шпионажем самым обыкновенным, а здесь хотят превратить это в легальное общение с иностранными офицерами.