Константин Романенко

В Советский Союз Ольберг прибыл нелегально по паспорту гражданина Гондурасской республики, который он приобрел через связи с гестапо. Имея обдуманный план, вплоть до обратного возвращения после совершения теракта, он получил и явки германских агентов. В сотрудничество с немецкой охранкой он вступил лишь после согласования этого вопроса с Троцким. На допросе 9 мая Ольберг показал:

«Я не решился без специальных указаний Седова идти на это и сообщил условным письмом Седову в Париж, что есть возможность наладить связь с крупной немецкой организацией крайне правого направления (речь идет о гестапо), которая может помочь мне в приобретении паспорта и въезде в Советский Союз. Седов мне ответил, что он согласен на установление мной связи с этой организацией, предупредив меня о необходимости сохранения этой связи в строжайшей тайне».

С немцами были связаны переброшенные Троцким в СССР Гуревич и Быховский. Связи с гестапо и руководителем штурмовых отрядов в Берлине Францем Вайцем имели Констант и М. Лурье. Когда Лурье рассказал об этом Зиновьеву и спросил его об отношении к этому факту, то последний ответил: «Что же вас здесь смущает? Вы же историк, Моисей Ильич. Вы знаете дело Лассаля с Бисмарком, когда Лассаль хотел использовать Бисмарка в интересах революции».

Непосредственным заданием для Ольберга была организация убийства Сталина. Сначала у эмиссара Троцкого все складывалось благополучно. Даже успешно. По прибытии в страну и в целях конспирации организовал террористическую группу из числа троцкистов, но не в Москве, а в Горьком. Убийство Сталина предполагалось совершить во время первомайского праздника 1936 года. Накануне теракта директор Горьковского педагогического института И.К. Федотов должен был командировать террористов в Москву под видом отличников учебы, для участия в демонстрации на Красной площади.

Одновременно с Ольбергом Троцкий направил в Советский Союз и другого агента Бермана-Юрина, работавшего ранее в Германской компартии и в Коминтерне. Его задача была не простой. В директиве, которую Троцкий дал этому эмиссару, особо подчеркивалось, что убийство Сталина «должно быть совершено не конспиративно, в тиши, а открыто, на одном из пленумов или на конгрессе Коминтерна».

Параллельно с Берманом-Юриным в подготовке теракта принимал участие приехавший в СССР работник Коминтерна Фриц-Давид (И.Д. Круглянский). Агенты готовили покушение на Сталина на VII конгрессе Коминтерна, но в конце мая 1936 года они были арестованы.

Троцкий не ограничивается переброской личных террористов с индивидуальными заданиями. Подобные директивы шли и легально действовавшим троцкистам. На допросе 4 июля 1936 года член троцкистского центра еврей Мрачковский показал: «Эстерман передал мне конверт от Дрейцера, вскрыв конверт при Эстермане, я увидел письмо, написанное Троцким Дрейцеру. В этом письме Троцкий давал указание убить Сталина и Ворошилова».

Итак, выдворенный из СССР и наблюдавший из-за границы за успехами сталинской Страны Советов, Лейба Бронштейн не успокоился. Он вовлекал в свой арсенал все новые и новые средства для борьбы с ненавистным противником. Сюда входило все: саботаж и вредительство, диверсии и террор, закулисный сговор с иноземцами и подготовка «плана поражения » в случае войны.

Что подстегивало Троцкого? Что же являлось главной целью? Только ли возвращение любой ценой в страну, к власти? Конечно, все это было для него важно, но в первую очередь им двигали ярость и ненависть. Его переполняла неугасавшая злоба.

Но далеко ли распространялись пределы его ненависти? «В беседе со мной, – показал на допросе 21 июля 1936 г. Берман-Юрин, – Троцкий открыто заявил мне, что в борьбе против Сталина останавливаться перед крайними мерами нельзя и что Сталин должен быть физически уничтожен. О Сталине он говорил с невероятной злобой и ненавистью. Он в этот момент имел вид одержимого.

Во время беседы Троцкий поднялся со стула и нервно ходил по комнате. В нем было столько ненависти, что это производило исключительное впечатление, и мне тогда казалось, что это человек исключительной убежденности. Я вышел от него как загипнотизированный».

Такая одержимость была уже не политической борьбой. Она превращалась в патологическую страсть психопата. Упорная приверженность догме, неумение приспособиться к изменившимся условиям привели Троцкого к отторжению от партии, но он не хотел признать себя побежденным и «не видел того, что было видно каждому ребенку».