Владимир Чачин - Король с Арбата

- Не сюда! - кричат ей из вагона и с платформы.- Следующее окно!.

Следующее окно майора. Я слышу долгую, колющую тишину. Потом мне видно, как женщину бережно уводит под руку высокий седой старик в полотняном мятом костюме. Он, наклонившись, что-то говорит ей, а она потухшим, потерянным взглядом рассеянно скользит вдоль окон нашего состава. Этот взгляд ни на чем не останавливается, ни за что не цепляется, наверное, он просто уходит в конец состава, где сужаются и постепенно исчезают рельсы, которые приведут еще не один состав на эту платформу. И не один майор Уткин прибудет сюда в санитарном поезде, и не одно извещение доставят почтовые вагоны.

Медленно, осторожно поплыла за окном назад толпа. Мы лежим засыпанные цветами, словно покойники. Одна только разница, что покойники не едят и не курят.

Бойцы предупредительно угощают комбата шоколадом, печеньем. Я слышу его голос. Он будто бы извиняется сам перед собой, бормочет:

- Мало ли Уткиных на свете… И что это я? Тоже мне Леонардо да Винчи… Расстроил только женщину.

Он долго шелестит хрустящей оберткой.

- Алеша,-спрашивает комбат,- а твоя какая фамилия?

- Грибков,- говорю я.

- Да, Грибковых тоже многовато,- успокаиваясь, подытоживает он.- А сколько лет?

- Восемнадцать исполнилось.

- Тебя где ранило?

- Тоже иод Ельней.

- Какой дивизии?

- Сотая. Генерала Русланова.

- Значит, я был ваш сосед слева. Покажись-ка, Какой ты? Может, где и встречались.

- Я не могу повернуться.

- Ну так сейчас перископ придумаем,- смеется он.- Зоя, сестра Зоя, поставьте-ка перед Алешей свое зеркальце, а я скомандую, как наводить.

В зеркальце все прыгает. Стены, потолок, длинный ряд носилок сзади меня и вдруг совсем близко худое, заросшее и очень белое лицо в очках.

- Это вы?.

- Я,- отвечают.мне губы.-А это ты? Совсем мальчишка.

Рядом с его подушкой командирская фуражка. В ней какие-то документы, письма,, торчит рукоятка пистолета.

- Пистолет не отобрали?

- Нет, он именной. Не дал,-улыбается майор.

- А куда вас ранило?

Майор молчит. И очень тихо в вагоне. Зеркальце в руках сестры поднимается выше. Я вижу худые руки поверх одеяла., В пальцах крошится печенье.

- Круче зеркало - прошу я сестру. Зеркальце в ее руках дрожит, и вдруг я все понял: там, где должны быть ноги,- плоское одеяло.

Зеркальце шлепается на подушку, торопливо вдоль носилок пробирается к тамбуру сестра Зоя.

- Мальчишка,- уже сердито кричит майор,- пацан! Для осколков, что ли, мы вас растили? Тебе-то чего там надо было? Без вас бы обошлись.- Он закашлялся.- Добровольцы сопливые!

- Мне обидно.

- А чего же вы без нас драпанули от самой границы?

Чей- то рассудительный, примиряющий голос:

- Не драпанули, а изматывали силы противника. Так, товарищ майор?

- Долго вы там изматывали да наматывали,-злюсь я,- пока наш добровольческий комсомольский батальон не помог вам взять Ельню.

- Какой герой, скажете на милость,- усмехается боец, с рыжими ресницами. Он нащупывает в пилотке листок для курева.- Какой герой! Козьма Прутков! Один такой чуть меня не застрелил.

Он встает, у кого-то прикуривает, потолок дымом полирует, оглядывает носилки с ранеными. Головы свесились,, готовы слушать.

- Значит, так было. У нас на отделение один ручной пулемет. А к нему три коробки с дисками. Мы отступаем. Винтовку еле несу, а тут подбегает один такой,- он кивает на. меня.- «Приказываю,- орет,-нести эту коробку!» А в той железяке три диска с патронами. А на кой ляд нести, когда все бегут? Майоры и те на ходу с петлиц свои шпалы срывают. - Он машинально трогает пилотку в том месте, где след от звездочки, продолжает: - «Приказываю,- орет,- тащи диски!» Я ему встречь говорю: у нас, мол, десять человек. Чего же на одного все валить! Бросай все и спасайся. А он за пистолет, орет, словно резаный: «Все по очереди несут, а я вот еще пулемет на себе тяну. Тащи, предатель, или застрелю!»

Дурак дураком. Дай в руки одному такому заряженный пистолет, так сто умных под кровать залезут. Взял я коробку, несу. А впереди гладкое место, как дедушкина плешь, сквозь простреливается. Думаю, не проползти мне с коробкой- тяжелая. Хана будет и мне и коробке. А еще утром нам акурат приказ Сталина зачитывали: мол, отступая, ничего врагу не оставлять. Я эту коробку у сосны песком присыпаю, а он тут как тут со своим пистолетом. «Предатель!»- орет. И пистолетом мне ухо сверлит. Аж палец па спуске побелел.

Я ему встречь объясняю: мол, когда будем наступать, я эту коробку найду, место, мол, запомнил. А он пулемет с плеча. Плюхается рядом, сошки растопырил. «Подавай,- орет,- диски! Сейчас и начнем с тобой наступать. Я за первый номер, ты - второй». Сунул я ему диск, он заряжает, а кругом все как есть бегут, спасаются, А тут и немец показался. Дал он очередь и орет: «За Зину, за маму!» Словно тронулся, Я от него ползком. Думаю, не погибать же сейчас из-за его девки и старухи всей Красной Армии.