КОСМОПОЛИС

Автобусы парами с грохотом двигались вверх по улице, пыхтя и скрипя, одной ровной шеренгой, высаживая людей, будто живую добычу, на тротуар. Ничего нового. Строители поедали свой ланч, оперевшись на стены банка, выпрямив ноги, в старых ботинках, глядя на проходящих людей оценивающим взглядом - кто в каком темпе шагает, кто как одет. Бегущие куда-то женщины в развевающихся юбках, женщины в босоножках и в наушниках, туристы, некоторые из которых высокие и скользкие, с ногтями как из вампирских фильмов - длинными и острыми. А рабочие только и мечтают увидеть что-то уродливое, людей, чьи волосы, или одежда, или манера шага были насмешкой над их работой. Или тупиц с мобильными телефонами, которые всегда раздражают рабочих.

Такие сцены обычно возбуждали в нем интерес. Весь этот жадный поток людей, где физическая воля города, лихорадка самовлюбленности, торговля и толпа могут оживить любую анекдотичную ситуацию.

Он будто бы издалека услышал собственную речь.

- Я не спал прошлой ночью, - сказал он.

Машина пересекла Мэдисон Авеню и остановилась перед библиотекой "Меркантиль", как и было запланировано. По всей длине улицы располагались закусочные. Одни люди едят, а другие в это время умирают - подумал он. Почему к нему пришла такая мысль? Он думал о работниках ресторанов, собирающих хлебные крошки со столов. Только владельцы этих ресторанов появлялись редко, один за другим, ради супа с сухариками.

Мужчина, в костюме с галстуком и портфелем в руке, подошел к машине. Эрик перевел с него взгляд. Его разум очистился, остались только мысли, касающиеся пафосности звучания слова "портфель". Иногда, разум очищается, если чувствует угрожающую ему опасность, как мужчина в строгом костюме и с бомбой в портфеле. В подобные моменты невозможно о чем-либо думать, нет времени для новых идей. Это - природная суетливость, обычно сопровождающее чувство нависающей угрозы.

Когда мужчина постучал по окну, Эрик на него не посмотрел.

Но Торвал был уже там, присматриваясь к мужчине, засунув руку под пиджак. С ним были помощники, мужчина и женщина, выделяющиеся на фоне завтракающей толпы. Они выглядели как живые.

Торвал наклонился к мужчине с портфелем.

- Ты еще кто такой? - спросил он.

- Прошу прощения?

- У нас мало времени.

- Я доктор Инграм.

Торвал скрутил руку мужчины за спину, прижав его к автомобилю. Эрик наклонился к окну и опустил стекло. Запахи разной еды смешивались в воздухе: кориандр и луковый суп, вонь жарящихся пирожков с говядиной. Помощники окружили мужчину, но ни один из них не смотрел на него.

Две женщины вышли из японского ресторана "Ёдо" и зашли обратно.

Эрик посмотрел на мужчину. Ему хотелось, чтобы Торвал застрелил его, или, на худой конец, приставил дуло пистолета к виску этого незнакомца.

- Кто ты такой, черт возьми? - спросил он.

- Доктор Инграм.

- Где доктор Невиус?

- Его вызвали. По личным причинам.

- Говори медленно и четко.

- Его вызвали. Не знаю, может семейные проблемы. Меня послали вместо него.

Эрик задумался насчет этого.

- Как-то я промывал Ваши уши.

Эрик посмотрел на Торвала и коротко кивнул. Затем, он снова поднял стекло.

Он сидел с голым торсом. Инграм открыл свой портфель и достал комплект блестящих инструментов. Он приложил стетоскоп к груди Эрика.

Пэкер понял, почему на нем не было майки. Он оставил ее в спальне Диди Фэнчер.

Он смотрел в окно, пока доктор слушал, как открываются и закрываются клапаны в его сердце. Машина двигалась на запад. Он не знал, почему все еще используют стетоскопы. Ведь это уже антиквариат, старомодная вещь, как пиявки.

- Как часто ты обследуешься? - спросила Джейн Мелман.

- Каждый день.

- Неважно.

- Где бы я ни был. Правильно. Неважно.

Она наклонила голову назад и выплеснула родниковую воду из бутылки себе на лицо.

Инграм сделал эхокардиограмму. Эрик лежал на спине, плохо видя монитор, и не мог понять, была ли на нем компьютеризированная схема его сердца, или настоящее изображение. Оно сильно билось на экране. Изображение было на расстоянии одного фута от него, но само понятие сердца получило теперь другой смысл. Что-то необъятное, бьющееся среди крови в самом центре галактики.

Какую таинственность он разглядел в этом комке мышц? Он чувствовал страсть тела, адаптирующегося к любым геологическим изменениям, чувствовал поэзию и химию ее происхождения в пыли взрывающихся звезд. Он чувствовал себя маленьким, по сравнению с собственным сердцем. Его пугало, что изображение жизни находится вне тела, в то время как само сердце билось под ребрами.