Vlad - Русская Жизнь 3 декабря 2008 года. Неудачник

– Как я мог выбросить удостоверение? – удивляется Бакатин. – Я же не такой идиот. Оно же очень полезное – любому милиционеру покажешь, и езжай дальше. Я все храню, и удостоверение, и шинель.

Он как будто бы боится этой роли античекиста, стесняется ее, и, слушая его, трудно отделаться от мысли – может быть, все дело в том, что он, типичный горбачевец, просто был слишком мягок, и если бы на его месте в КГБ оказался какой-нибудь демшизовый радикал, которому бы удалось победить чекизм раз и навсегда – может быть, мы бы теперь жили в другой стране?

Но история не терпит сослагательного наклонения, и нам не за что сердиться на Бакатина. Он действительно хотя бы попробовал. Как мог.

Легко не было никогда

Инна Генс-Катанян: из Эстонии в Россию

Советские войска вошли в Эстонию, когда мне было 11 лет.

Мой отец был левых взглядов. Это была удобная позиция – быть состоятельным человеком (папа работал представителем шведского спичечного треста Timber Company в Эстонии), иметь дома картины старых мастеров и при этом выступать за равноправие. Плюс ко всему отец, говорящий по-немецки еврей, был очень сильно культурно связан с Россией. Кроме прочего, он был членом общества «Паллас», страстным букинистом и антикваром, и еще в 30-е частенько наезжал в Москву, где его знали по имени в половине лавок; он регулярно получал каталоги московских магазинов. А однажды даже вывез большую группу эстонской интеллигенции на театральный фестиваль в Москву. В 1937 году ему не дали визу – ну, все было уже понятно. В 1940 году он поехал сдавать дела в Швецию и обратно возвращался через Германию. И там он насмотрелся: «Скамейки не для евреев», «Евреям не входить». Было ясно, что там тоже все плохо. О концлагерях открыто еще никто не говорил, но я бы сказала, они уже подразумевались.

Ну а в 1939 в Эстонии появились советские военные базы, и еврейское население как никакое другое чувствовало, что близка оккупация, – либо немцы, либо Советы. Я помню, какой-то мальчик, года на два меня старше, сказал мне в автобусе: «Скоро здесь будут русские». А перед входом войск была знаменитая демонстрация, в которой принимали участие эстонские рабочие и еврейская беднота. Они прошли мирным маршем до президентского дворца Кадриорг и потребовали от президента Константина Пятса присоединения к Советскому Союзу. Я эту демонстрацию видела: сидела на дереве и махала платком. Мама, узнав об этом, прибежала, сняла меня с ветки и немедленно отправила из города на дачу – то ли в наказание, то ли от греха подальше.

Эстония практически не сопротивлялась. Правда, казармы, находящиеся чуть в стороне от города, затеяли стрельбу – но больше для собственного достоинства, ведь никакого стратегического заградительного значения эти казармы не имели. Продолжалось эта заварушка часов двенадцать, не больше. Сопротивления никто и не пытался оказывать… Знаете, папина контора выходила окнами на главную площадь, и в дни парадов мы ходили смотреть на проход техники с их балкона. И это каждый раз было довольно мило и трогательно – я сейчас точно не помню, сколько у Эстонии тогда было танков, но если скажу, что десять, ошибусь не сильно.

Несмотря на то, что евреи в Эстонии жили обособленно, все понимали, что выбирать придется между Германией и СССР. Мой дядя, к примеру, в свое время сказал, что не поедет в Россию ни при каких обстоятельствах, потому что там «нет нормальных уборных». Он, бедный, окончил свою жизнь в противотанковом рву на городской границе Тарту. Но вообще евреи больше верили разговорам о равноправии наций, которое соблюдается в Советском Союзе.

Вскоре после входа красных начались высылки, и к весне они стали массовыми: я приходила в школу, и каждый день (!) наш класс недосчитывался пяти-шести детей. В вагоны грузили всех, кто имел хотя бы какое-то отношение к буржуазии, – если у человека находилась собственность, его путь лежал в Сибирь. При этом не трогали крупных акционеров. Мой отец, на счастье, не имел собственности, нас не тронули. «Как вы допускаете, что Инна ходит в пионерском галстуке?» – спрашивала у моей мамы соседка.

В лесах тогда как раз начали собираться «лесные братья», которые боролись против немцев и против Советов, за независимую Эстонию. У одной моей подруги был любимый, который как раз возглавлял такой партизанский отряд. Как только он после войны вышел из леса, ему тут же дали 25 лет. Взяли и ее, но ей повезло – она по совету своей сокамерницы сыграла дурочку. «О чем вы говорили с преступником?» – спрашивал ее следователь. «О любви», – отвечала она и густо краснела.