Vlad - Русская Жизнь 3 декабря 2008 года. Неудачник

Когда ты рассыпалась в прах (при неудачной попытке уничтожить всю мою семью: ведь ты всегда была слишком небрежна), в кучку золы и ворох золотых чужих кредиток, я женился на другой. Она была тоже лысая, и мы стали отличной парой. Но иногда я тоскую по тебе. Длинными лунными ночами. Тогда я выхожу на кладбище и вою. Деб-би… Само твое имя звучит как глупая музыка. Из того же транзистора.

ГОЛОС ДЕББИ ДЖИЛИНСКИ (из-под земли): Ну да…. Я убивала, я калечила, я отнимала одну невинную жизнь за другой… Но разве я виновата? И разве я не заслужила немного любви? … и драгоценностей?

…Впрочем, к Фестеру Адамсу у меня нет вопросов («ты любила меня до смерти, я тоже»). Он может сесть.

А вы – встаньте…

…Мне тут снилось однажды: далекий израильский дом,

(всего-то пять дней мы и были с тобою вдвоем),

ты мне все говорил: ты же темный, как кошкины сны,

потеряешься в городе этом, найдет полицейский, а ты только «мяу» да «ы-ы».

Даже улицы, где ты прописан, я уверен, ты не знал и не знаешь.

А ну отвечай – ведь не знаешь?

И я отвечаю: – Не знаю.

…но зато я узнал, сколько было в нас волчьей любви…

Пять уж лет как проснулся,

а я только «мяу» да «ы-ы».

Был такой советский фильм (снял его Михаил Козаков) – назывался он «Безымянная звезда». Играли там Вертинская и Косталевский. Я этот фильм любил. Любил, вполне замечая все его наивности и недостатки, всю меру его сентиментальной условности. (Кстати, Вертинская была единственной актрисой, которая играя утреннюю любовную сцену, когда ее героиня только проснулась на колченогом диване, не позволяла герою поцеловать себя в губы: скользила по-кошачьи по его шее, по щеке, как будто ластилась, не разжимая губ, сонно улыбалась, а на самом деле – просто не позволяла: это было убедительней любой системы Станиславского – и сама Вертинская, и ее героиня, хрупкая и тающая, отлично знали – объект желания, только проснувшись, не позволяет себя никому целовать в слишком человеческий рот, как неумытая школьница, а под благовидным предлогом выскальзывает в ванную и там чистит зубы – ведь желание идеально. Вертинская это интуитивно чувствовала, а режиссер – нет. Поэтому потом, видимо, все-таки это ее сделать заставил: поцелуй состоялся. Но это ее первое движение уклониться – …).

Я любил этот фильм.

Но потом мне открыли на него глаза.

– Отвратительно и трусливо, – сказали мне. – Что он сделал, этот учитель младших и старших классов, чтоб задержать Вертинскую в своей захудалой жизни?

– Он отказался от нее… Когда приехал в этот город невиданный красоты автомобиль и в нем лощеный господин («Ты волновался из-за меня?» – «Да. Но недолго. Я вспомнил, что у тебя, кроме игральных фишек, не было в этот вечер никаких денег, и стал планомерно объезжать все пригородные вокзалы: я знал, что тебя где-нибудь высадят. И я нашел тебя. Я ВЕДЬ ВСЕГДА ТЕБЯ НАХОЖУ, не так ли?»)… Когда наступил отрезвляющий солнечный день – эта тающая и хрупкая инопланетная женщина оказалась ему не по плечу и не по карману. Ему, скромному неудачнику, учителю младших (и старших) классов. Рядом с ней стоял совсем другой: сильный и уверенный автомобильный господин, и учитель понял, что сейчас потеряет ее… И что их любовь – (тут я вздыхаю) на небе. (Иногда мне нравится выглядеть идиотом.)

– На каком небе?!

Я (смиренно): – На ночном.

– Какая удобная позиция! Ничего не сделать и потом плакать всю жизнь. Ну да, плакать и тосковать легче.

– Как знать, может и не легче. (Задумчиво гляжу на закат.) Но зато там, в вышине – ночью – можно иногда увидеть звезду, которая теперь носит – мое имя.

– На хер тебе сдалось твое имя в этих чертовых небесах?

Что называется, без комментариев.

Мир – плохой. Нам – ничего не дают.

Однако сядьте…

– А ты знаешь, я на самом деле рада, что ты дал мне уехать. … С детства я честно верила, что меня ждет чудесная судьба. Я рассматривала ладонь, и мне казалось, что Бог вживил туда какую-то длинную невероятную историю. Написал знак, нарисовал маленькую счастливую звезду. Не автомобильного господина (хотя не у всякой девушки есть такой сильный и уверенный в себе человек, который всегда ее находит, а ведь это не мало, когда тебя всегда ищут)… Не учителя младших (и старших) классов, которого я даже не разглядела в темноте на перроне, да и потом была крайне невнимательна (у меня вообще есть ощущенье, что человек любит не человека, а только свою жажду любви – и редкое в этом деле совпаденье). Не свое белое платье, алкоголь, игру, разрывы, встречи и прочую достоевщину – а что-то совершенно невообразимое. Огромное, как шар. …У меня такое было в детстве, когда я болела… Когда начинался жар, я вдруг видела (точнее, осознавала), что прямо на меня, наваливаясь на глаза, катится гигантский мяч. Он был такой бескрайний (как пятиэтажный дом), что я, в сущности, не должна была знать, что эта махина – круглая. Но я знала. Смотреть на него и ждать его, темный, ноздреватый, каменный, было мучительно, но и не смотреть было нельзя. Вот так и с будущей судьбой… Я тоже ждала свой долгожданный гигантский шар, но только другой: разноцветный, цветочный, быстровертящийся. И знала, что он тоже раздавит меня. … Не раздавил.