Ардаматский В.И. - САТУРН ПОЧТИ НЕ ВИДЕН

- Неправда, - раздельно произнес Фогель. - Вы отдыхали весь день вчера, «когда мы слушали руководящий реферат генерала Лахузена. Вот я действительно устал. Крамер, я зверски устал! - Он прислонился к спинке кровати и закинул назад голову. - Но я устал, Крамер, не физически, я думать устал.

Рудин, уже хорошо зная пристрастие Фогеля, выпив, пускаться в философствования, с внутренним вздохом смирился со своей судьбой. Надо слушать и надо спорить - ведь может случиться, что именно сейчас Фогель и расскажет о вчерашнем. Кое-что он уже сказал.

- Вы извините меня за то, что я лежу? - спросил Рудин.

- Делайте что хотите, - безразлично произнес Фогель.

Рудин решил все же привстать, отодвинул в сторону подушку и так же, как Фогель, облокотился на спинку кровати.

- Понимаете, Крамер, я хочу все понять сам, - сказал Фогель.

- Весьма похвальное желание, - улыбнулся Рудин.

Фогель только мотнул головой, точно пропустил мимо себя реплику Рудина.

- Может быть, для вас, Крамер, такое время еще не наступило, - сказал он. - И это понятно. Что бы там ни было в вашей биографии немецкого, вы все же не шли с нами весь путь. Вы на какой-то станции вскочили на подножку нашего поезда и едете с нами налегке. А мы-то в дороге давно, очень давно. - Он закинул далеко назад голову и продолжал: - Знаете, какое я сделал открытие? - спросил он, глядя в потолок. - Оказывается, когда поезд стремительно, точно по расписанию идет вперед, никто не думает и даже не вспоминает о машинисте. Но стоит только поезду хоть немножко сбиться с графика, не там, где надо, на минуту остановиться, как все вспоминают, что есть машинист, и начинают его критиковать.

- Наблюдение не лишено точности, - сказал Рудин вполне серьезно.

- А с чем я его связываю, вам понятно?

- Нет.

Фогель долго молчал, потом отнял голову от спинки кровати и наклонился к Рудину.

- Я вам, Крамер, доверяю, поэтому скажу кое-что такое, что должно умереть в этой комнате. Обещаете?

- Мне, кроме вас, вы это хорошо знаете, вообще некому рассказывать, - улыбнулся Рудин. - А вам слушать собственные мысли в моем изложении вряд ли придет в голову.

- Хорошо, - сказал Фогель. - Вы не задумывались над тем, почему враждуют между собой, особенно последнее время, Зомбах и Мюллер?

- Я просто не знал, что они враждуют, - ответил Рудин.

- Ну выразимся так: у них нет контакта. В первое лето русской кампании такой контакт был, а теперь дело дошло до того, что приезжавший к нам вчера генерал Лахузен часть своей речи посвятил их примирению. Ну, конечно, не так прямо: дескать, господа, помиритесь и работайте дружно. О них конкретно и слова не было сказано, но, повторяю, часть речи генерала преследовала эту цель, и все это поняли. Коротко и как я понимаю: причина преткновений между Зомбахом и Мюллером - это их отношение к ходу событий. И должен вам сказать, что сейчас Мюллер представляется мне более истинным наци, чем Зомбах. А еще в прошлом году я думал наоборот. Я ведь во Франции тоже работал с Зомбахом. Он меня и сюда вытащил. Если бы вы знали, как он работал во Франции! - Фогель ногой пододвинул стул к кровати и положил на него ноги. - Вы знаете, конечно, о старом соперничестве между нашим абвером и гестапо?

- Ну откуда я могу это знать? - с улыбкой и удивлением сказал Рудин. - В лучшем случае мог только догадываться.

- Соперничество это довольно давнее, но особенно оно начало обостряться во Франции, когда нашим оккупационным силам стало допекать так называемое французское Сопротивление. За порядок во Франции тогда отвечало гестапо, СД. А мы там только вели разведку. У нас опыта разработки с помощью агентуры было, конечно, больше, и создалось положение, когда мы о тайной организации французов знали гораздо раньше и лучше, чем гестапо, которое и во Франции продолжало действовать своим излюбленным методом массовых облав и арестов. То, что нам не нужно было, мы, естественно, отдавали гестапо и этим им помогали. Но в наших руках, вернее - под нашим наблюдением были крупные узлы тайной сети Сопротивления, которые мы иногда даже оберегали от гестапо, потому что через эти узлы мы вели разведку, выходящую далеко за пределы Франции. И вот тут-то и начались наши уже открытые стычки с гестапо. - Фогель замолчал, задумался, наверно, припомнил то время и, покачав головой, продолжал: - Но тогда его руководители были не правы. Они просто не хотели или не могли понять наших особых задач. Как тонко и гибко работал тогда Зомбах! Он очень много сделал, чтобы смягчить конфликт, но в принципе конфликт остался. Он прорывался наружу то в Чехословакии, то в Дании, то в Польше. Но то было совсем другое время. Теперь Германия поставила на карту все, что она имеет, и свою историю в придачу. И вот в это невероятно трудное время фюрер показывает образцы гибкости, и Сталинград совсем не лишает его энтузиазма и веры. Наоборот, он со свойственным ему умом консолидирует все силы, гениально маневрирует ими. А в это время мы тут не можем установить контакта между собой. Позор! Генерал Лахузен, знаменитый Лахузен, который всегда был готов, как о нем говорили, спрыгнуть с парашютом на крышу любого президентского дворца, он, вместо того чтобы ударить кулаком по столу и призвать всех к порядку, втолковывает Зомбаху, что затруднения в Сталинграде - это не повод впадать в пессимизм, что следует воспитывать в себе высокий дух, что крайне необходима консолидация сил. - Фогель соскочил с постели и принялся ходить по комнате.