Сергей Заяицкий - Судьбе загадка (сборник)

Он хотел отворить дверь своей комнаты, но она не поддавалась.

Кто там? – послышался испуганный голос Анны Яковлевны.

Я.

Сейчас, Сеничка.

Анна Яковлевна не сразу отворила дверь.

Я переодевалась,- сказала она шёпотом.

А он где же?

А вон он.

Генрих Четвёртый сидел на балконе и курил папироску.

Это был человек с плохо выбритыми щёками и с каким-то пренебрежительно-мрачным выражением лица. Пиджак Семёна Петровича был ему, по-видимому, узковат, ибо он поминутно расправлял руки и недовольно ёрзал спиною.

Зачем он на балконе сидит? – шёпотом сказал Семён Петрович.- Увидеть могут.

Он только что вышел.

А как же ты при нём переодевалась?

Ну, что ж такого?.. Духа ещё стесняться…

Говорят, он бабник ужасный.

Да что ты?..

Я не хочу, чтоб ты с ним наедине оставалась.

Что ж, ты меня ещё к призраку ревновать будешь?

И вообще он жить у нас оставаться не может…

Генрих Четвёртый, очевидно, слышал последнюю

фразу, ибо он вдруг встал и вошёл в комнату. Мужчина он был с виду весьма рослый.

Кто это не может оставаться жить?..- спросил он.

Семён Петрович проглотил слюну.

Вы не можете…

Во-первых, не «вы», а «ваше величество» или «сир», а во-вторых, как это не могу?

– – У вас… какие документы?

Вот один документ, а вот другой…

С этими словами король показал сначала один кулак, а потом другой.

Это мои документы и аргументы…

Семён Петрович вспотел и мокрой рукой погладил себе щеку.

Короли себя так не держат,- пробормотал он.

А ты почём знаешь, как себя короли держат… Кровь и мщение! Не будь здесь дамы, я бы сделал из тебя фрикассе.

Теперь власть трудящихся…

Король свистнул:

Ну и трудись себе на здоровье.

Я с вами не шутки шучу. И управдом то же говорит, и юрисконсульт… И товарищ Красновидов весьма недоволен…

Чем же он, собственно, недоволен?

Во-первых, что вы король… а кроме того, дух… это теперь изживается…

Генрих посмотрел вопросительно на Анну Яковлевну.

Вы разрешите, сударыня, сделать из него фрикассе?

Я за тебя краснею, Сеня,- сказала Анна Яковлевна,- ты пойми, это же как бы наш гость.

Я его в гости не звал.

Ну, другие звали.

А это меня не касается… Потрудитесь очистить площадь… Сию же минуту… Чтоб духу вашего тут не было… Нахал…

Генрих побагровел.

При даме? – пробормотал он и вдруг, схватив Семёна Петровича за шиворот, вышиб его за дверь, которую мгновенно захлопнул и запер.

Я сейчас в милицию иду!..

Кланяйтесь там…

Семён Петрович, ещё дрожа от волнения, сбежал с лестницы. Но внизу столкнулся с управдомом.

Я обдумал все,- сказал тот,- и вы, конечно, обязаны его прописать. Сделайте публикацию в газете об утере документов от имени воображаемого лица… Фамилию я выдумал: Арбузов… Имя можно… ну, хоть Иван Иванович… Тогда он станет как бы легальным лицом, и можно на него в суд подать и всякая такая вещь. А за спиритизм, я справлялся, может вам влететь, особенно принимая во внимание вашу высокую сознательность, как фининспектора.

А где ж я жить буду?

Теперь дело к лету. На дачу поезжайте… а к осени как-нибудь…

Да ведь, товарищ дорогой, я эдак площади могу лишиться.

Вот вы всегда так, граждане. Натворите невесть чего, а потом «ах, ох» – а комната-то тю-тю.

Семён Петрович машинально пошёл по улице.

На углу попался ему Стахевич с изрядным чемоданом.

Несу кое-чего вашему Генриху,- сказал он,- надо входить в положение… Человек триста лет витал где-то в эфире и вдруг – бац… естественно, что ему не во что переодеться… А я все-таки думаю рассказать все это одному знакомому англичанину, пусть напишет в Лондон. Там это воспримут культурно.

Я очень люблю осень, именно ту её пору, когда уж зима, притаившаяся где-то в сибирских равнинах, забирает себе в лёгкие побольше воздуха и замирает, готовясь сразу выдохнуть его на черные поля, на золотые леса и рощи.

Поэтому, выбрав в середине октября ясный день (было воскресенье), поехал я в одну деревню верстах в двадцати от Москвы, где когда-то счастливо прожил целое лето.

Гуляя по опустевшему березняку, я увидал вдруг человека, грустно сидящего на пне и словно погруженного в задумчивость.

Семён Петрович! – воскликнул я с изумлением.

Он тоже узнал меня и пошёл мне навстречу.

Боже мой! До чего может измениться человек в течение каких-нибудь четырёх месяцев! Передо мною стоял призрак былого Семёна Петровича, стоял и жалко улыбался.

Готовлюсь к зимовке,- сказал он,- очень, знаете, утомительно каждый день в Москву ездить… но приходится… Впрочем, я на днях начинаю процесс…