Сергей Заяицкий - Судьбе загадка (сборник)

Французский… А впрочем, кто его знает.

Положим, это не важно… Будем рассуждать сначала de facto, а затем de jure. Вы извините, что я все зеваю. Что мы имеем de facto? Наличность в вашей комнате какого-то постороннего гражданина. Обстоятельства его въезда нас пока не интересуют. Гм… вы имеете что-либо против его пребывания у вас?

А как же не иметь. Нормальная площадь для двоих, потом, ведь я женат. Знаете, бывают интимные положения.

Это нас пока не интересует. Так. Стало быть, вы желаете, чтоб он выехал?

Очень желаю.

Подайте в суд.

Да ведь, Александр Александрович, неловко мне при моем служебном положении о спиритизме заикаться.

Тогда примиритесь. Ну, пусть живёт… Ведь это, так сказать, вроде миража.

Да у него документов нет, у подлеца такого.

Объявите в газете, мол, утеряли документы какого-нибудь там Черта Ивановича Вельзевулова…

Гм… Но ведь стеснит он нас ужасно.

Да… особенно если это французский Генрих… Больше всего опасайтесь его насчёт… вот этой штучки.

Юрисконсульт сделал непередаваемый жест.

Семён Петрович побледнел.

Ну, что вы, король-то! – сказал он несколько неуверенно.

Ого! Почитайте-ка «Королеву Марго»… Хотите, дам?..

Да, любопытно ознакомиться… Господи! Вот ведь незадача. Убить его, что ли?.. Как это по закону? За убийство духа?..

Гм… Если бы вы были уверены, что тело его вполне астральное. Он как в смысле человеческих потребностей?

Это вы в смысле уборной? Пользуется.

Вот видите. А вдруг он после смерти не испарится? Куда вы с трупом денетесь?.. Впрочем, я могу одного медика спросить…

Юрисконсульт подошёл к телефону.

Три четырнадцать восемь… благодарю вас… Иван Петрович?.. Здравствуйте!.. Нет, спасибо, она ничего… Вчера вырвали под кокаином… Вы извините, тут такой случай… дух материализовался на спиритическом сеансе… дух… ду-ух… да… да… И не уходит из квартиры… Что будет, если попробовать его убить?.. Что? Вчера? Да, на юбилее был… Сильно… И вино и водка… Ну, это я не считал… Ну, штук двадцать… Так не знаете?.. Извините… Дарье Ниловне ручку.

Юрисконсульт положил трубку и как-то смущённо пощупал себе лоб.

Убивать рискованно,- сказал он.

Ну, а что же делать?..

Выправьте ему документы, пропишите, а потом осторожно поднимите дело. Вы не спрашивали, как у него с профсоюзом?

Наверное, плохо.

У вас все основания его выселить, тем более что теперь с духом особенно не будут церемониться. А может быть, он понемножку и сам как-нибудь… испарится. Вы сквозняк почаще устраивайте.

Семён Петрович вздохнул.

Он вышел на улицу.

Был тёплый майский день, сады зеленели, высоко над улицей визжали стрижи.

Семёну Петровичу вдруг пришла в голову просто шальная мысль: а ну, как все это сон, а ну, как никакого Генриха нет, а ну, как сейчас придёт он в свою комнату, растянется на диване и соснёт крепко, с хорошими снами…

Подходя к дому, он тревожно поглядел на своё окно, блестевшее на солнце высоко, под самою крышею пятиэтажного дома.

Даже шаг задержал, чтобы продлить удовольствие испытываемой надежды.

Но из подъезда вышел Стахевич в каком-то полосатом пальто и шляпе, столь необыкновенной, что, конечно, сразу возникала мысль о нетрудовом элементе. Башмаки же малиновые, с острыми-острыми носами.

Был сейчас у ваших,- сказал он, хватая Семёна Петровича за пуговицу,- все-таки это случай замечательный (он понизил голос)… живи мы в Англии, вам бы сейчас журналисты покою не дали, мы бы уже все знаменитостями были, а тут… молчок… А явление-то между тем мирового порядка. Вот она вам, рабоче-то крестьянская.

И он пошёл, напевая:

Прекрасная Анета,

Люблю тебя…

Семён Петрович остался стоять в полной прострации.

«Пойду-ка к Красновидову,- решил он,- и все ему выложу. Была не была. Либо пан, либо пропал».

И, решив так, пошёл, хотя и захолонуло сердце от вполне понятного трепета.

Но здесь приходится сделать как бы маленький психологический экскурс, дабы избежать ложного представления о самой личности Семёна Петровича, для меня весьма дорогой.

Семён Петрович был храбр, как храбр всякий русский человек, то есть не боялся ничего, кроме стрельбы на сцене и начальствующих лиц. Такова уж удивительная черта. Я знавал храбрецов, с улыбкой входивших в клетку со львами и спокойно пивших чай во время пожара в доме, которые, однако, с первых же слов Ленского: «Куда, куда вы удалились» – начинали трястись как в лихорадке, а на Онегина старались не смотреть, словно боясь раздразнить его раньше времени. Я знал героев, совершавших на войне чудеса, которых приходилось силой удерживать от опаснейших подвигов и которые, служа впоследствии в канцелярии, никогда не входили в кабинет начальника, не сказав при этом (даже и при Советской уже власти): «помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его».