Элоиза Джеймс: Однажды в замке

– Не размахивая сигарой! Дым идет в комнату.

– Прости.

Последовала секунда молчания, пока Эди размышляла, что хуже: умереть от инфлюэнцы или выйти за человека, чье лицо она не успела ясно разглядеть.

– Как он выглядит? – спросила Эди. – И позвони, чтобы пришла Мэри. Голова просто разрывается от боли.

– Я сделаю тебе холодный компресс.

– Нет, не смей отходить от окна, пока не докурила эту мерзкую штуку.

– В таком случае как, спрашивается, я должна позвать Мэри?

Даже лежа лицом вниз, Эди могла сказать, что Лила остается на подоконнике.

– У тебя нет настоящих материнских инстинктов, – пожаловалась она.

– Совершенно верно, – сухо заключила Лила. – Что к лучшему, учитывая обстоятельства.

После смерти матери Эди лорд Гилкрист много лет не женился, пока в тридцать шесть не потерял голову и не влюбился в Лилу. Эди не слишком жаловала мачеху, так и излучавшую чувственность, что и не нравилось тринадцатилетней девочке. Ей был отвратителен тот факт, что отец женился на двадцатилетней девице, чьи алые губы и точеная фигура казались Эди вызывающими.

Но года два спустя она однажды наткнулась на плачущую Лилу и узнала, как мучительно сознание того, что она не способна дать мужу наследника. За последующие годы они стали настоящими подругами. Увы, детей у Лилы так и не было, и позже она стала курить и вести себя несколько развязно.

– Мне не стоило этого говорить. Прости, – сказала Эди.

– Все в порядке. Возможно, из меня в любом случае вышла бы кошмарная мать.

– Вовсе нет. Ты милая и веселая, и если выбросишь сигару и сделаешь мне холодный компресс, я буду любить тебя вечно.

Лила вздохнула.

– Ты ее потушила?

– Да.

Минуту спустя она коснулась плеча Эди:

– Тебе придется повернуться на спину, чтобы я могла положить компресс.

Эди немедленно послушалась.

– Вчера вечером ты тоже восхитительно выглядела, Лила.

Прищурившись, она оглядела мачеху. Та вечно ограничивала себя в еде, но Эди считала, что ее фигура и так прекрасна.

– Спасибо, дорогая, – улыбнулась Лила. – Хочешь, я позвоню Мэри. Пусть поможет тебе переодеться и лечь под одеяло.

– Нет. Я слишком устала.

Лила есть Лила – и отсутствие материнского инстинкта сказывалось: она не стала настаивать, а просто положила влажную тряпку на лоб Эди и отошла.

– Собираешься снова курить?

– Нет. Я сижу перед твоим камином, как примерная мачеха. Может, мне нужно научиться вязать для пущего эффекта? Я не слишком уверена, что твой муж оценит мои эксцентричные качества. Я должна развивать в себе другие, более респектабельные, чтобы мне было позволено тебя навещать.

– Почему ты так говоришь? Он такой истукан?

– Я знаю его не лучше, чем ты.

– Но ты, по крайней мере, смогла рассмотреть его явно лучше меня.

– Возможно, он немного педант. Но если вспомнить твоего отца, ничего страшного. Ты к такому давно привыкла.

Струйка воды потекла по шее Эди. Но ей было так жарко, что это даже показалось приятным.

– Я надеялась избежать брака с человеком, похожим на отца.

– Твой отец не так уж плох.

– Ужасен! Его постоянно нет дома, и он почти никуда тебя не вывозит. Я знаю, что когда вы остаетесь наедине, у вас все по-другому. Но за ужином он только и делает, что читает мне нотации. Что абсолютно несправедливо, если учесть, что я никогда не давала ему ни малейшего повода для беспокойства. Ему следовало быть более благодарным. Твоя мать во время нашей последней встречи рассказала мне о Джульетт Фолсбери, которая сбежала с лакеем.

Лила ехидно усмехнулась.

– Моя мать обожает эту историю. В основном потому, что лакея прозвали Лонгфелло. Знаешь, Эди, тебе следовало бы проявить характер. Совершенно неестественно с радостным видом соглашаться выйти замуж за абсолютно незнакомого человека.

– У меня не радостный вид, – возразила Эди.

– Но ты и не протестуешь. Боюсь, ты позволишь своему мужу командовать собой даже в мелочах, и он станет чудовищным диктатором.

Эди показалось, что в голосе Лилы звучали предостерегающие нотки, но она была слишком больна, чтобы разбираться в проблеме, если таковая заключалась не только в диктаторских замашках отца.

– Возможно, я сбегу. Переоденусь мужчиной и поступлю в оркестр. Только вообрази, Лила. Некоторым людям нечего делать, кроме как весь день играть прекрасные мелодии. А по вечерам они снова играют, но только в присутствии публики.

В голове промелькнуло несколько нот из прелюдии к первой сюите Баха соль-мажор для виолончели. Лихорадка заставила арпеджио переливаться в мозгу, как масло на воде.