Элоиза Джеймс: Однажды в замке

Ревность была причиной краха многих его соотечественников, поскольку являлась обратной и темной стороной их величайшей добродетели – преданности. Шотландец верен до самой смерти. В отличие от ветреных английских мужей он никогда не отвернется от избранной жены в поиске других постелей.

Все же Гауэйн знал, что он чертовский собственник, ставящий преданность выше всех других качеств. Ревность сожрет его заживо, если он станет наблюдать, как Эдит переходит от одного мужчины к другому, прежде чем на ее пальце появится кольцо, которое возвестит всему миру, что она принадлежит ему.

Хотя метка Стантона на ее сердце – это куда лучше.

К тому же будет ненужной тратой времени стоять и втайне рычать на поклонников Эдит, а Гауэйн был не из тех, кто тратит время.

Вместо этого он отправился домой и написал лондонскому поверенному Дживзу письмо, в котором объяснял, что намерен в ближайшем будущем жениться, и приказывал составить брачный контракт. Возможно, бедняге Дживзу так и не удастся поспать этой ночью. Гауэйн мысленно велел себе не забыть послать ему вознаграждение.

Стантон поднялся на рассвете и провел за работой несколько часов. После сна его решение насчет леди Эдит не изменилось. Впрочем, он не помнил случая, когда менял свои решения.

Когда прибыл осунувшийся и бледный Дживз, Гауэйн стал сосредоточенно расспрашивать о пунктах брачного контракта. Он вместе с поверенным составил документ, хотя поверенный нервно заявил, что считает закрепленное за будущей женой имущество слишком щедрым.

– Леди Эдит будет моей герцогиней, – напомнил герцог. – Станет моей лучшей половиной. Зачем мне скупиться на то, что она унаследует после моей смерти, или на то, чем будет наслаждаться при моей жизни? Мы, шотландцы, не обращаемся с нашими женщинами так неуважительно, как делаете вы, в этой стране. Даже если у нас родится всего одна дочь, она унаследует все мои владения.

Должно быть, Гауэйн был готов ощериться. Потому что Дживз громко сглотнул и закивал.

К этому времени Стантон уже опаздывал, черт побери! Через два часа он должен быть в экипаже, выезжающем из Лондона, поскольку в Брайтоне будет ждать куча банкиров.

Приказав своим слугам следовать в другом экипаже, он велел кучеру направиться в дом на Керзон-стрит. Дворецкий Гилкристов взял у посетителя плащ, сообщил, что графиня и леди Эдит вскоре выйдут к гостям, и открыл дверь в большую роскошную гостиную, которая в настоящее время походила на клуб джентльменов. Мужчины были повсюду, в окружении бутоньерок и букетов, все весело пересмеивались. Каким бы невероятным это ни казалось, но в углу играли в пикет.

Гауэйн был знаком примерно с половиной присутствующих. Тут присутствовал и Бекуит в кричащем оранжевом камзоле с аляповатыми пуговицами. Неподалеку сидел лорд Пимроуз-Финсбери, сжимавший изящный букетик фиалок.

Гауэйн досадливо поморщился: ему в голову не пришло послать кого-то на Ковент-Гарден, купить розы или что-то в этом роде.

– Если соизволите присоединиться к утренним визитерам, ваша светлость, – сказал дворецкий, – я немедленно подам напитки.

Но Стантон повернулся и направился к выходу.

– Возможно, ваша светлость предпочтет оставить карточку? – осведомился дворецкий.

– Я бы предпочел поговорить с лордом Гилкристом. Когда был дебют леди Эдит? – напрямик спросил он.

Брови дворецкого дернулись, но он сдержался.

– Прошлой ночью. Прошлой ночью случилось ее первое появление в обществе.

Очевидно, Гауэйн был не единственным, кто с первого же взгляда возжелал обладать Эдит. Но теперь он точно знал, почему Гилкрист пригласил его на бал. Таким образом, граф предлагал ему руку дочери. Если Стантон примет это безмолвное предложение, других соперников у него не будет.

– Я хотел бы поговорить с его милостью, если он свободен.

Он не просил. Гауэйн никогда никого не просил – он объявлял. Разницы никакой не было, потому что он всегда получал желаемое. И в «просьбах» было нечто недостойное.

Герцоги, по его мнению, не просили – только утверждали.

И у него было такое чувство, что просить руки леди Эдит тоже не придется.

Как ни странно, именно лихорадка превратила леди Эдит Гилкрист в величайший успех сезона, что позволило ей заполучить руку (и предположительно, сердце) самого герцога Кинросса. Не будь Эди так ужасно больна в вечер дебютного бала, возможно, не оказалась бы его королевой. Но поскольку голова была, как пустой котел, все, на что она была способна, – бродить по залу и улыбаться.