Энтон Дисклофани - Наездницы

– Ты выглядишь прелестно, Теа.

При рождении мне дали имя Теодора. Это традиционное для нашей семьи имя. Говорят, что его сократил Сэм, когда нам было по два года. Свекла была невкусной, и мне казалось, что я испачкала ею язык. Я ела и старалась не думать о том, что сейчас делает мой брат.

Отец снова сказал, что в лагере я буду ездить верхом каждый день, кроме воскресенья. Я его поблагодарила. Саси остался во Флориде, но я все равно его уже переросла. Сидя в седле, я задевала его локтем. Но сейчас мысли о моем хорошеньком, как будто раскрашенном, пони причиняли мне ужасную боль.

Мама всегда восхищалась мастью Саси, потому что его шкуру равномерно покрывали черные и белые пятна. Я вспоминала его глаза. Один глаз был синим, а второй – карим, что для лошадей не такая уж редкость. Если глаз окружала белая шерсть, он мог быть синим, а если черная, то карим.

Во время этого последнего совместного обеда мы почти не разговаривали. Я еще никогда не обедала наедине с отцом. С мамой – да, несколько раз, и с Сэмом, конечно, тоже. Но с отцом это было впервые. Я не знала, что ему говорить. Ввиду того, что столько несчастий обрушилось на нашу семью, я вообще боялась раскрывать рот.

– Ты скоро вернешься домой, – сказал отец, когда нам подали кофе и крем-брюле. – После того, как все утрясется.

Настала моя очередь изумляться поведению отца. Я поспешно глотнула кофе и обожгла губы. Раньше мне позволяли только пробовать кофе из маминой чашки. Отец редко говорил о неприятностях какого бы то ни было рода. Возможно, именно поэтому я так мало знала о Депрессии.

Он улыбнулся мне своей доброй полуулыбкой, и я почувствовала, что мой взгляд теплеет. Когда улыбалась мама, становились видны все ее зубы. Ее лицо как будто светилось. Чтобы заметить улыбку отца, к нему необходимо было внимательно присматриваться. И сейчас эта улыбка означала, что, несмотря на все, что я сделала, он продолжает меня любить. Я хотела, чтобы он сказал мне, что все будет хорошо. Но отец не был лжецом. И я знала, что ничто и никогда уже не будет хорошо. Это было просто невозможно.

Ни одно свое жилище я не любила так, как наш первый дом, дом, где я родилась и где жила, пока не случилась эта беда. Вы можете отмахнуться от этих слов и сказать, что я была очень привязана не к дому, а к живущим там людям – маме, отцу и брату. И это действительно так, я и в самом деле их очень любила. Но я не могу вспомнить своих родных, не вспоминая сад, где они гуляли, застекленные террасы, где они любили читать, спальни, где они отдыхали. Я любила дом отдельно от моих близких. Я его знала, он знал меня, и мы находили друг в друге успокоение. Как ни абсурдно это звучит, но в нем была какая-то магия.

Не буду скрывать, мне было так же грустно расставаться с домом, как и со своей семьей. Я никогда не разлучалась с ним больше чем на несколько ночей и в глубине души знала, что, когда я вернусь, все будет иначе.

Я знала, что тоже стану другой. Когда родители встретили меня на вокзале в Орландо, к ним вышел совершенно новый человек.

Я покинула свой дом, свой очаровательный дом, и меня отвезли в лагерь Йонахлосси, анклав для богатых юных леди, в котором в ожидании замужества работали выпускницы этого же лагеря.

В лагере Йонахлосси я, как принято говорить, достигла своего совершеннолетия.

Но тогда я не знала об этом месте совершенно ничего, не считая того, что родители решили отправить меня туда, чтобы избавиться от необходимости меня видеть. Когда мы приехали, уже сгущались сумерки. Я всегда ненавидела это время суток. Оно какое-то чересчур тоскливое. Длинная усыпанная гравием дорога, над которой смыкались ветви огромных дубов, показалась мне бесконечной. Я подумала, что пройдет много недель, прежде чем я проделаю обратный путь.

Отец крепко сжимал руль и щурился, внимательно глядя на дорогу. Впрочем, он всегда был сосредоточен на том, что делал. Мы въехали на площадь (позже я узнаю, что она так и называется – Площадь), окруженную обшитыми березовыми досками домиками, и отец начал разворачиваться. Я огляделась, ожидая увидеть других девочек, но нигде никого не было. Я распахнула свою дверцу.

– Теа! – окликнул меня отец, но я не обратила на это внимания и выскочила наружу.

Земля под ногами была глинистой и нисколько не походила на иссушенную летним зноем почву Флориды. В воздухе пахло сыростью, но совсем не так, как возле океана. Во Флориде океан всегда близко, даже если до него несколько часов езды, как, например, от нашего дома. Здесь нас со всех сторон окружали горы.