Джудит Макнот - Само совершенство

– Это ваше? – спросила она, протягивая ей листок, не читая.

– Я не знаю, – сказала Джулия, гипнотизируя девицу взглядом. «Прочти, что там написано! Сделай же что-нибудь! У тебя же есть тревожная кнопка!» – Возможно. А что там написано? – спросила она и едва не закричала, почувствовав, как Захарий Бенедикт стиснул ее предплечье и в тот же миг дуло пистолета уперлось ей в бок.

– Не стоит беспокоиться, Тиффани, – сказал он совершенно спокойно и, перегнувшись через Джулию, протянул руку в окно машины. – Это мое. Я хотел пошутить. – Девица взглянула на листок, но по выражению ее лица невозможно было понять, успела она что-нибудь прочесть или нет.

– Пожалуйста, возьмите, – сказала она и через голову Джулии передала листок Бенедикту.

Джулия, стиснув зубы, смотрела, как Тиффани порозовела от удовольствия, вознагражденная фальшивой улыбкой бывшей кинозвезды. Выдав сдачу с десяти долларов, она передала заказ в двух бумажных пакетах. Джулия машинально взяла пакеты с едой и кока-колой. В немом ужасе она глазами умоляла девушку вызвать полицию или позвать менеджера, сделать хоть что-нибудь! Она передала пакеты Бенедикту, не осмеливаясь встретиться с ним взглядом, и руки ее так сильно тряслись, что она едва не уронила напитки. Отъезжая от окошка, Джулия ожидала каких-то последствий своей неудавшейся попытки к бегству, но все равно оказалась неподготовленной к той дикой ярости, которая звучала в голосе Бенедикта.

– Маленькая кретинка! Ты что, пытаешься сделать все, чтобы тебя застрелили? Поезжай на стоянку и поставь машину так, чтобы она могла хорошо нас видеть. Она наблюдает.

Джулия подчинилась, не раздумывая. От страха дыхание ее было частым, неглубоким и неровным.

– Ешь! – приказал он, сунув ей гамбургер. – И улыбайся, не то я за себя не отвечаю…

И вновь Джулия подчинилась. Она жевала, не чувствуя вкуса еды, бросив все силы на то, чтобы успокоить расшатанные нервы и вновь обрести способность мыслить рационально. Напряженность в салоне автомобиля возросла настолько, что, казалось, превратилась в нечто живое и осязаемое. Джулия заговорила лишь для того, чтобы прервать ставшее невыносимым молчание.

– Можно мне взять колу? – спросила она, потянувшись к белому пакету с напитками у него в ногах. Он сжал ей запястье с такой силой, что у нее едва не хрустнули косточки. – Вы делаете мне больно! – воскликнула Джулия. Ужас накатил на нее с новой силой. Рука его сжалась еще сильнее, причинив ей еще больше боли перед тем, как, резко разжав пальцы, он отпустил ее запястье.

Откинувшись на сиденье, Джулия закрыла глаза и стала растирать руку, пытаясь унять пульсирующую боль. Еще несколько мгновений тому назад, до того как он осознанно причинил ей боль, она тешила себя иллюзией, полагая, что рядом с ней не безжалостный хладнокровный убийца, а, вероятнее всего, мужчина, который отомстил неверной жене в состоянии аффекта, вызванного ревностью. Почему, в отчаянии спрашивала себя Джулия, она позволила себе поверить в то, что он не станет убивать женщину, которую взял в заложницы, или девочку-подростка, которая может поднять тревогу? Ответ на ее вопрос лежал на поверхности: потому что ее ввели в заблуждения воспоминания детства, воспоминания о глянцевых журналах, в которых печатали его фотографии и пели ему дифирамбы, о многих часах, проведенных в кино с братьями, восхищавшимися им и видевшими в нем кумира. В одиннадцать лет она не понимала, что особенного братья, их друзья и подруги находят в Заке Бенедикте, но, повзрослев, все отлично поняла. Кого мог оставить равнодушным мужчина с такой яркой внешностью? Как мог не покорить сердца юных зрителей тот, кто был независим, неприступен, сексуален, циничен и умен? А поскольку во время знаменитого суда Джулия находилась в Европе в летнем студенческом лагере, то все грязные подробности, которые могли омрачить полюбившийся экранный образ, прошли мимо нее. Постыдная правда заключалась в том, что она почти поверила его словам о невиновности, потому что тогда его побег обретал в ее глазах смысл. Каким-то непостижимым образом в Джулии уживались вера и неверие. Стремясь вырваться из лап опасного преступника, она втайне продолжала цепляться за веру в то, что кумир ее ранней юности был героем не только в кино, но и в жизни, и сейчас он всего лишь пытается восстановить справедливость, воюя один против всех, против целой системы. Возможно, она продолжала верить в то, что рядом с ней не злодей, а герой, лишь потому, что так было легче контролировать страх. Как бы там ни было, оставаться заложницей, будь то злодея или героя, она не хотела и не могла. Даже если он был неповинен в том преступлении, за которое его посадили в тюрьму, это не означало, что он станет с ней церемониться, если она попытается встать на пути к его свободе…