Джоджо Мойес - Одна в Париже

– Да.

– Bon, – говорит официант.

Через минуту он приносит корзиночку с хлебом и кувшинчик вина и ставит перед ней так, словно это совершенно нормально, что женщина в пятницу вечером ужинает в гордом одиночестве.

Нелл, пожалуй, не может припомнить, чтобы она когда-либо встречала одинокую женщину в ресторане, если, конечно, не считать того раза, когда ездила за покупками в Корби и действительно видела в кафе возле дамской комнаты какую-то женщину с книгой в руках, которая вместо основного блюда заказала два десерта. Там, где живет Нелл, девушки идут ужинать целой компанией и едят в основном карри, но прежде целый вечер пьют. Дамы постарше ходят одни поиграть в бинго или на семейное торжество. Но женщины никогда не ужинают одни в ресторане.

Она кладет в рот кусочек хрустящего французского хлеба и, оглядевшись по сторонам, обнаруживает, что тут есть одиночки и кроме нее. За столиком с другой стороны окна сидит какая-то женщина, перед ней кувшин с красным вином; лениво покуривая, она смотрит на проходящих мимо парижан. В углу одинокий мужчина читает газету и одновременно набивает рот чем-то, что лежит у него на тарелке. Еще одна женщина, длинные волосы, явная нехватка зубов, высокий воротник-стойка, болтает с официантом. И никто не обращает на них никакого внимания. Нелл чуть-чуть расслабляется и развязывает шарф.

Вино хорошее. Она делает глоток и чувствует, как напряжение трудного дня начинает понемногу исчезать. Тогда она делает еще один глоток. А вот и бифштекс – дымящийся, с поджаристой коричневой корочкой. Но когда она его разрезает, оказывается, что мясо с кровью. Она подумывает о том, чтобы отослать бифштекс назад, но ей неохота поднимать шум, тем более с ее знанием французского.

Да и вообще, на вкус очень даже неплохо. Картофель – хрустящий, золотистый, горячий, а зеленый салат – просто восхитительный. Она съедает все до последней крошки, удивляясь своему аппетиту. Подошедший к ней официант улыбается при виде ее довольной физиономии:

– Ну как, вкусно?

– Изумительно! – отвечает она. – Спасибо… хм… merci.

Он кивает и доливает ее бокал. Она тянется за бокалом, каким-то образом умудряясь опрокинуть красное вино на белый передник и туфли официанта, на которых тут же начинают расплываться багровые пятна.

– Ой, ради бога, простите! – Она в ужасе прикрывает руками рот.

Он устало вздыхает и вытирает вино.

– Бывает. Пустяки. – Он награждает ее рассеянной улыбкой и исчезает.

С пылающим лицом Нелл достает из сумки записную книжку, чтобы хоть чем-то заняться. Поспешно перелистывает страницы со списком парижских достопримечательностей и сидит, уставившись на белую бумагу до тех пор, пока не убеждается, что на нее никто не смотрит.

Живи секундой , пишет она на чистой странице и дважды подчеркивает написанное. Когда-то она видела такое в журнале. И старайся ничего не разливать.

Она смотрит на часы. Без четверти десять. Еще примерно 39 600 секунд – и она сможет сесть в поезд, постаравшись навсегда забыть об этом уик-энде.

Когда Нелл возвращается в отель, за стойкой все та же администраторша. Ну конечно, а как же иначе. Она кладет перед Нелл ключ от номера.

– Другая дама еще не пришла, – говорит она, произнося слово «другая» как «дгугая». – Если она вернется до конца моей смены, я передам ей, что вы в номере.

Нелл бормочет невнятное «спасибо» и поднимается наверх.

Она включает воду и встает по душ, стараясь смыть с себя разочарования сегодняшнего дня. В половине одиннадцатого она ложится в постель и берет с прикроватного столика какой-то французский журнал. Слов она не понимает, но она не захватила с собой книги. Поскольку отнюдь не рассчитывала проводить время за чтением.

Наконец в одиннадцать она гасит свет и лежит в темноте, прислушиваясь к рычанью мчащихся по узеньким улочкам мопедов и к беспечной болтовне счастливых французов, возвращающихся домой. Она чувствует себя чужой на этом празднике жизни.

На глаза наворачиваются слезы, и ей ужасно хочется позвонить девчонкам и рассказать им о том, что случилось. Но она пока не готова выслушивать слова сочувствия. Она не позволяет себе думать о Пите и о том, что ее продинамили. И старается не представлять себе мамино лицо, когда та узнает правду о романтическом уик-энде в Париже.

А затем дверь открывается. И загорается свет.

– Поверить не могу. – Посреди номера стоит американка, лицо раскраснелось от алкоголя, на плечи накинут большой фиолетовый шарф. – Я надеялась, что вы уедете.