Нермин Безмен - Курт Сеит и Мурка

Мюрвет шмыгнула носом и пробормотала:

– Но тебе нравятся те женщины…

Сеит ответил шуткой:

– Нет, душа моя. Я нравлюсь им, а мне нравишься только ты. Да и, в сущности, ты моя жена, не так ли? Меня абсолютно не интересует, с кем эти женщины и где. Но я всегда хочу знать, что ты в моем доме, рядом со мной, в моей постели. Скажи мне сейчас, ты хочешь взрослеть?

Мюрвет сконфуженно застыла. Она прижалась к груди Сеита и храбро сказала то, что пришло ей на ум:

– Я всегда там, где ты хочешь, но ты не всегда со мной.

Сеит гладил волосы жены, целовал их и думал о том, насколько сильно она расстроена. Он наклонился и сделал глоток ракы. Затем покашливанием прочистил горло. Пришло время сказать то, что необходимо.

– В тот вечер я был очень беспокоен, Мурка. Я не мог уснуть. Мне было так тяжело, сердце так тосковало… Я не мог больше оставаться в доме, в постели. Ты так сладко спала, что я не отважился тебя разбудить.

Мюрвет, подняв голову, смотрела ему в глаза. Муж словно не хотел сталкиваться с ней взглядом, рукой притянул ее голову к своей груди и продолжал:

– Я ездил к Шуре.

Сеит заметил, что она замерла в его руках. У Мюрвет начались головокружение и тошнота. Это было уже слишком. Она подумала, что не выдержит. В ушах звенело. Сеит погладил ее по плечам.

– Ш-ш-ш, ну же, успокойся. Я хочу, чтобы ты меня выслушала, Мурка. Я еще не закончил. Если ты выслушаешь, ты поймешь. Что я совсем недавно сказал тебе? Я сказал, что разобрался с этой историей. Не так ли?

– Ты уходишь, да? Ты уходишь с ней!

Она заплакала. Сеит взял ее за плечи.

– Расскажи-ка, откуда ты поняла, что я ухожу?

Мюрвет, вытирая слезы, сказала:

– Сегодня вечером ты очень веселый и добр ко мне. Ты, наверное, хочешь, чтобы я всегда помнила тебя таким.

Сеит не смог сдержать смеха.

– Значит, ты решила, что я ухожу именно потому, что я хорошо себя веду сегодня, моя маленькая женушка?

Мюрвет пробормотала:

– Если ты в достаточной степени развлекся, то можешь уже идти.

Сеит поднялся и притянул ее к себе. Мюрвет не хотелось смотреть в глаза мужу. Она закрыла глаза.

– Значит, я вел себя хорошо, потому что собираюсь уйти? Прекрасно, тогда у меня для тебя есть новость, маленькая глупышка. До конца своих дней тебе придется жить вместе с человеком, который будет плохо себя вести. Потому что этот человек никуда не уйдет.

Мюрвет открыла глаза. Неужели то, что она слышит, – шутка? Она не могла поверить.

Сеит продолжал:

– Мы поговорили с Шурой. Она покинула Стамбул. Она на пароходе и в данный момент плывет во Францию. А я здесь, с тобой.

Мюрвет все еще не могла говорить. Она молилась, чтобы этот сон не закончился.

– Ты ничего не скажешь? – спросил он.

– Сеит, я не знаю, что сказать. Я очень устала. Но я очень счастлива.

– Моя маленькая жена, сейчас ты понимаешь, почему я сказал тебе не расти. Ты навсегда сохранишь свою детскую душу. И я очень люблю тебя за это.

Мюрвет сначала неуверенно, а затем смело обхватила руками шею мужа и, закрыв глаза, отдалась его поцелуям.

Золотой Рог блестел под луной. Запах жимолости пьянил сильнее после выпитого спиртного. Мюрвет чувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. Эта ночь окажется совсем другой, она знала. Она немного выросла этой ночью.

По мере того как приближались роды, Мюрвет начала предаваться необъяснимым страхам. Ее постоянно тошнило, часто голова кружилась, ноги и руки коченели. Она не могла понять, то ли она заболевала от волнения, то ли симптомы болезни создавали в ней волнение. Она постоянно думала о том, будто с ней случится что-то нехорошее. Целыми неделями ей кусок в горло не лез. Несмотря на старания Сеита, еду, что она клала себе в тарелку, в итоге почему-то оставляла нетронутой. Единственное, что она могла есть, – каленый горох-нут. Она перекусывала им на завтрак, обед и ужин.

Мюрвет проводила дни без особых забот по дому. Да и Сеит просил ее излишне не напрягаться. Их совместная жизнь шла своим чередом, но, по правде говоря, Мюрвет снова что-то пугало. Она боялась остаться одна на момент родов. Всю юность она провела с мыслью и надеждой, что однажды станет матерью, а теперь у нее в животе постепенно рос ребенок, ее ребенок, и от этого радостно делалось на сердце, но, когда заходил разговор о родах, ей на ум тут же приходили детские воспоминания о том, что переживали женщины, рожавшие в ее квартале. Истошные крики, стоны, которые длились часы, а иногда и дни напролет, – само воспоминание о них вызывало головную боль. Она не могла взять в толк, как выйдет из нее ребенок, от которого так увеличился, округлился и распух живот. Она вспоминала разговоры о женщинах, умерших во время родов от потери крови и рваных ран.