фон Леопольд Захер – Мазох - Сочинения

– Я примеряю платье, – спокойно возразила девушка, – там, на дворе, дожидается портной.

– Прекрасно… но ведь не для того же ты заказала себе этот наряд, чтобы повесить его в шкаф, где он будет изъеден молью.

– Ты слишком любопытен.

– Нет, я только удивляюсь… Этот наряд неприличен при той маске святости, которую ты носишь.

– Я не ношу никакой маски, – с горькой усмешкой возразила Эмма. – Наряжают и жертву, идущую на заклание, точно так же, как и жрицу, держащую в руке нож.

– Которую же из двух ты изображаешь?

– Быть может, и ту и другую.

– Для меня ты идеал моих юношеских грез, красивейшая из женщин!

С тобой могут соперничать по красоте только изящные произведения греческих ваятелей или таких художников, как Тициан и Веронезе!

Под влиянием страстного порыва юноша вскочил через окно в гостиную, обнял Эмму и крепко поцеловал ее.

Удивительно, но девушка не рассердилась на него за эту бурную выходку, она даже не защищалась от его поцелуев, она только внимательно посмотрела на него и сказала с необыкновенной кротостью:

– Я уже предостерегала тебя, Казимир, и советовала держаться от меня подальше. Я не верю твоей любви, потому что не могу любить тебя, а пламя, не имеющее пищи, само собою угасает. Знай, что если бы я только захотела, ты сделался бы моим рабом, но я этого не желаю.

– Но почему же ты не хочешь? Мы созданы друг для друга… Согласись быть моей женой!

Эмма отрицательно покачала головой.

– Быть может, ты любишь другого?

– Нет.

– Я тебя не понимаю!

– Не старайся заглядывать в мою душу… Забудь меня…

Твоя цветущая молодость вызывает во мне сочувствие; я не отвергаю тебя потому, что сердце мое еще свободно… Ты погибнешь, если я когда-нибудь полюблю тебя. Беги от меня, пока еще не поздно!

– А что если уже поздно?

– В таком случае, это предопределение судьбы и оно должно исполниться.

– Следовательно, ты позволяешь мне надеяться?

Эмма села на диван и глубоко задумалась.

– Я храбр, – продолжал юноша, – и, чтобы завоевать тебя и назвать своей женой, готов сражаться хоть с демонами!

– Но не с Богом, Казимир! Власть его безгранична… Путь, по которому я иду, труден, мрачен, полон бедствий и нравственных страданий, но он ведет меня к лучезарному свету… Не стремись идти по нему рядом со мной. Ах, если бы я могла рассказать тебе!.. Но нет, я не смею… На уста мои наложена печать безмолвия.

– Скажи мне только, что ты меня любишь.

– Нет, я не люблю тебя… и ты должен благодарить за это Бога.

Целая вереница разнообразных мыслей преследовала Казимира Ядевского, когда он, подавленный, возвращался домой.

Смеркалось. Скрестив руки на груди, в глубокой задумчивости, стояла Эмма у окна. Ей мерещились привидения в длинных белых саванах, демоны в образе огромных летучих мышей, карлики с седыми бородами…

Внезапное появление на дворе рослого молодого малороссиянина вывело девушку из оцепенения.

– Это ты, Долива? – спросила она.

– Да, – отвечал гигант, – меня прислал священник… он просит вас приехать к нему.

– Сегодня?

– Точно так.

Эмма кивнула и, поспешно переодевшись, вышла на крыльцо.

На дворе стояла уже оседланная лошадь. Красавица ловко вскочила на нее и с места галопом выехала за ворота. Быстро мчалась она, с легкостью преодолевая препятствия, и вскоре подъехала к воротам Окоцина.

Это был древний польский замок, построенный на холме по ту сторону Днепра и обнесенный высокой стеной.

Узенький мостик, перекинутый через глубокий ров, вел прямо к массивным воротам. Эмма остановила свою лошадь. По условленному знаку, поданному девушкой, ворота медленно отворились, и она въехала во двор, где ее встретил седой старик в темно-синем казакине и помог сойти с лошади.

Пройдя по длинному, слабо освещенному коридору, Эмма тихонько постучала в маленькую, обитую железом дверь.

– Кто там? – произнес кто-то мягким, чрезвычайно приятным голосом.

– Это я.

– Войди.

Комната средней величины была похожа на тюремную камеру: единственное окно ее было заделано железной решеткой, стены выкрашены в серый цвет, на одной из них – огромное распятие и под ним плеть. На деревянной кровати вместо тюфяка лежала охапка соломы, рядом, на полу – кусок черного хлеба и кружка с водой. У окна стоял грубо сколоченный из досок некрашеный стол, на котором лежало раскрытое Евангелие. Комната освещалась двумя восковыми свечами.

У стола, склонив голову на руку, сидел человек, которого Казимир видел в Боярах несколько дней назад. Густые длинные светло-русые волосы и такая же борода окаймляли красивое лицо, ничем не напоминавшее бледный, изнуренный лик аскета. На щеках его играл легкий румянец, большие голубые глаза смотрели гордо и повелительно, полные красные губы невольно наводили на мысль о греховных наклонностях – одним словом, все в этой загадочной личности изобличало высокомерного деспота.