Линдси Келк: Я люблю Лондон

От моей матери.

Ну все, точно кто-то умер.

Или лежит при смерти.

С ужасно неприятным ощущением под ложечкой я нехотя нажала «ответить» и, схватив со стола кухонное полотенце, прикрыла грудь. Я физически не могу говорить полуголой по телефону с матерью. Слава Богу, трусы надела.

– Да, мам? Случилось что-нибудь?

Последний раз мать звонила мне в неурочное время, когда отец попал в больницу, переев освежающих «космических кексов» [3]в доме моей тетушки. С тех пор я ожидаю от папы звонка с признанием, что он ушел от матери к молочнику или бросил выплачивать ипотеку, чтобы оставались деньги на наркоту, не берусь решить, что вероятнее.

– Энджел Кларк, ты ничего не хочешь мне сказать?

Сдерживаемое бешенство в голосе мамы сразу заставило меня предположить, что в опасности не отец, а как раз я. И я уже догадывалась почему. Сообщения от Луизы вдруг приобрели до ужаса ясный смысл, я сложила два и два и получила большую, толстую, сверкающую изумрудно-зеленую четверку.

– Да вроде нет, а что? – сладким голосом ответила я. Игра в дурочку меня очень выручила в восемнадцать лет, когда я ночью «одолжила» мамину машину и вернула ее с тремя оригинальными новыми вмятинами. Мне показалось, они добавляют машине характера, но мать сочла, что они добавляют денег к страховой премии.

– Ты… – сделав паузу, она очень глубоко и очень театрально вздохнула, – помолвлена со своим музыкантом или нет?

Черт…

Я не то чтобы хотела сохранить свое обручение в тайне от родителей. Просто так сложились обстоятельства, под которыми я подразумеваю леденящий ужас. Я звонила на Рождество, чтобы сообщить приятную новость, но мать была в такой ярости, что я не прилечу домой на сухую индейку и кипящую обиду, а остаюсь в «той» стране с «тем музыкантом», что я не смогла придумать подходящий способ сообщить, что только что приняла предложение от «того музыканта» остаться в «той» стране в обозримом будущем. А через несколько недель чем больше я проигрывала разговор в голове, тем меньше мне хотелось ненароком упомянуть о нашей помолвке.

– Помолвлена ли я?

– Да.

– С Алексом?

– Да, Энджел, с Алексом. Надеюсь, другим ты еще не успела обзавестись.

Она произнесла имя моего жениха с особым выражением, которое обычно предназначалось для соседки Сандры и Имонна Холмса. А надо сказать, что мать ненавидит Сандру и Имонна Холмса.

– Ну, зато я не умру бесплодной старой девой, правда? – Дразнить мать морковкой в виде внуков было нечестным приемом, но нужда всему научит, если дьявол гадит вам в чайник.

– О Боже мой, Энджел, ты беременна? – завопила мать прямо в трубку и оглушительно крикнула немного в сторону: – Дэвид! Она беременна!

– Я не беременна, – безнадежно сказала я, уткнувшись головой в колени. Может, я и сижу полуголой на грязном кухонном полу с замызганным посудным полотенцем на сиськах, но я не беременна. Насколько мне известно. – Честное слово.

– О Боже, я должна была догадаться, – нудила мать, якобы не слыша. – Съехаться с этим музыкантом, не звонить, не приезжать… Какой у тебя срок?

– Я не беременна, – повторила я самым убедительным тоном, одновременно пытаясь вспомнить, приняла я утром противозачаточную таблетку или нет. – Ма-ам, я не беременна!

– Какой у нее срок? – послышался в трубке запыхавшийся голос отца, который чуть не бегом спустился по лестнице. – Это от ее музыканта? Она поэтому обручилась?

– Да прекратите, ради Бога! – Они не могли меня видеть, но я не удержалась от того, чтобы вытаращить глаза и энергично махнуть рукой. – Я правда не беременна. Алекс сделал мне предложение не потому, что я залетела. Насколько мне известно, он искренне хочет на мне жениться.

– Понятно, – процедила мать с едва уловимой ноткой сарказма.

– Спасибо, мама.

– Мне брать билет на самолет? Надо лететь и забирать ее? – Папа говорил, по-моему, уже от дверей. – Придется заехать на почту снять доллары.

– На почту!.. – прошипела мать. На почте тоже обитали ее заклятые враги. – Иди обратно к себе наверх. Она говорит, что не беременна.

– Пусть это лучше будет правдой, – сказал он достаточно громко, чтобы я слышала. – Она еще не настолько взрослая, чтобы я не мог ее выпороть. И ее музыкантишку тоже.

Я подавила желание напомнить, что выпорол он меня один раз в жизни, когда в пятилетнем возрасте я наведалась к нему в комнату, вышла в сад и выбросила его лучшие кожаные водительские перчатки в пруд, чтобы избежать поездки к тетке Шейле. Я была нахальная маленькая мисс. Но когда мне было двадцать пять, папа извинился и сказал, что я была права, ибо тетка Шейла, цитирую, «сущая заноза в заднице».