– Ну-ну, – покачала головой Мэри.
– Она не разрешает смотреть на свою игру, – пояснил Билли и, прежде чем я что-то успела пикнуть в свое оправдание, добавил: – Говорит, что она от этого начинает стесняться и путать слова.
Все точно. Я начинала путаться в словах, если среди зрителей был кто-то из знакомых.
– Лиза, я понятия не имел, что ты играешь! – удивленно воскликнул Брайан. – А еще жалуешься на недостаток культурной жизни! А теперь выясняется, что ты тайком играешь Шекспира!
Я пожала плечами.
– И какую роль? – спросил он.
– По-моему, кого-то из копьеносцев, – несколько свысока заявила Мэри.
– Вообще-то я играю Клеопатру, – поправила я.
– Ого! – Брайан всплеснул руками. – Это же главная роль. Погоди-ка, ведь это самая важная роль в пьесе. Ты играешь главную героиню и ничего нам об этом не сказала!
– Я считаю, Клеопатра должна быть красивой и смуглой, – сказала Мэри, глядя на свои ногти, словно кошка, нацелившаяся на любимого в семье попугайчика. – Во-первых, у нее не было веснушек.
– Я буду в гриме, – напомнила я Мэри. – И потом, нет у меня веснушек. О чем ты?
– Во-вторых, волосы у нее черные.
– Не дразни ее, Мэри, – перебил Брайан. – Я уверен, Лиза отлично подходит для этой роли.
– Сомневаюсь, – сказала я честно.
– Она так стесняется, что учит роль под душем, – сказала Мэри. – Чтобы никто не слышал из-за воды.
– Ничего подобного, – запротестовала я. Хотя на самом деле я так и делала, после того как мой сосед Грэм, студент матфака, нажаловался, что постоянное заучивание текста вслух отвлекает его от алгоритмов. Однажды они с деканом вломились ко мне в комнату в самый разгар сцены со змеей. Сначала я расценила это как комплимент. Видимо, моя предсмертная агония разыграна с крайней степенью убедительности. Но декан вернул меня к действительности словами о том, что следующий такой спектакль увенчается не аплодисментами, а солидным штрафом.
– Как же так я ничего не знал! Разве можно скрывать свой талант от друзей? – спросил Брайан.
– Да я не уверена, что это талант, – объяснила я. – И ничего я не скрывала. Просто не хочется всех доставать своими проблемами. Это все мое личное дело.
– Но ты играешь в пьесе, – напомнил мне Брайан. – Это уже не твое личное дело.
– Да меня уговорили, – соврала я. – Все равно текст этот есть в программе. Не надо будет потом учить.
– Но тебе ведь хоть немного хочется играть на сцене, – настаивал он.
Я пожала плечами. Еще как хотелось сыграть Клеопатру. Пока Мэри всем не разболтала, я страшно гордилась тем, что мне доверили такую большую роль. Правда, я не была уверена, что справлюсь, и не хотела, чтобы близкие люди ежедневно дразнили меня актрисой. Близкие – это Мэри, Билл и Брайан. А если им не понравится моя игра? Если я сыграю так плохо, что они потом не будут знать, как смотреть мне в глаза. Я не смогу играть дальше, если каждый день буду обедать с самыми строгими критиками.
Пока Мэри не вынудила меня раскрыть карты, я намеревалась дождаться, по крайней мере, пяти одобрительных рецензий и только потом пригласить друзей на свой спектакль. Пять хороших рецензий. Звучало солидно, но вероятность осуществления приближалась к нулю. Хотя бы потому, что студентов-критиков, которые могли прийти на спектакль, было только четверо.
– Я правда очень хочу посмотреть, как ты играешь, – пытался убедить меня Брайан.
– И мы, – подхватили Мэри и Билл нестройным хором. – Если Брайану можно идти на спектакль – мы тоже пойдем. Так будет честно.
– Нет, ни за что, – сказала я в отчаянии. – Вы хотите, чтобы я все напутала? Пожалуйста, не ходите. Вам будет неинтересно. Я умру от стыда.
– Не зарывай талант в землю, – произнес Брайан с еврейской назидательностью.
– Я не зарываю. Я только не хочу, чтобы вы ходили смотреть. По крайней мере, сейчас. Послушайте, я же знаю, как будет: Мэри и Билл будут строить мне рожи. Один раз я их пустила. Я играла няню в «Ромео и Джульетте» и чуть не лопнула от сдерживаемого смеха, увидев в заключительном акте задумчивую физиономию Билла в последнем ряду. К счастью, все подумали, что меня сотрясают сдерживаемые рыдания, – и сноб из газеты «Изида» написал, что это произвело впечатление. Кто примет меня всерьез, если в трагических сценах меня будет трясти от смеха?
– Я больше не буду, – пообещал Билл, но обещаниям Билла я не верила с тех пор, как он решил с Нового года каждый день после спортзала переодеваться, так чтобы его дивной мускулатурой можно было любоваться только по особым случаям. Он держался до пятнадцатого января.
Читать дальше