Элина Савва - Адам и Ева постсоветского периода

За ужином, смакуя поджаристую куриную ножку, Пётр Иваныч, мечтательно поднял глаза к потолку и попросил у скорбно молчавшей Елены Андревны:

– А что, Еленочка, давно ты не готовила макароны по-флотски – у тебя так славно получается. Может, завтра…

– Петя! – бросила со звоном вилку об край тарелки супруга. – Ну, неужели, неужели ты ни капельки ничего не чувствуешь! Ничего не понимаешь!

Пётр Иваныч снова ощутил невероятное чувство вины неизвестно за что и ждал от супруги разъяснений.

– Ну, допустим, не интересует тебя это, но ведь с телевизора все говорят, в газетах твоих вот пишут!

Газета, пущенная в негодовании рукой Елены Андревны, взвилась огромной птицей, прошелестев печатными крыльями и спикировала к ногам Петра Иваныча. Он поднял, автоматически всматриваясь в страницы.

– Ведь завтра – Великий Пост!

Пётр Иваныч заскулил про себя в нехорошем предчувствии.

– И – что? – осторожно спросил он.

– Как – что? Нельзя мясного, молочного, рыбного. В иные дни даже с маслом постным ничего нельзя вкушать!

– А что же кушать тогда?

– Ничего! – воодушевлённо воскликнула Елена Андревна. – Первые два дня поста многие вообще ничего не едят. Нужно душу готовить, очищать 40 дней, перед празднованием Пасхи… А ты – «макароны по-флотски», – Елена Андревна сморщила нос и передразнила интонации мужа.

Пётр Иваныч пошкрёб лысину.

– Однако, мне это не по силам, да и тебе, думаю тоже – так, сразу, с непривычки, – в раздумье сказал Пётр Иваныч, сделавшись серьёзным и спокойным, как в былые времена на работе. – И, потом, я ведь душевно к такому не готов. Я не чувствую всех этих переживаний. Человека насильно…

– И не почувствуешь! – прервала его жена, – если всё время только жевать будешь!

Елена Андревна с силой ударила салфеткой край стола, как, в былые времена, киношный партработник в ажиотаже обличения, кепкой.

Пётр Иваныч не сдавался.

– Иными словами, завтра завтрака не ждать?

– Да будет, будет тебе завтрак, обед и ужин – это ведь смысл и стержень твоей жизни, – уже шипела Елена Андревна, переклонившись через стол к супругу и глядя на него в упор, как Кличко на ринге в глаза противнику, – только рыбный. Без мяса пару дней проживёте? – бросила напоследок Елена Андревна для пущей ядовитости перейдя на «Вы».

Пётр Иваныч побагровел, сорвал свои очки с переносицы, протёр их салфеткой и вернул на потный нос.

– Без мяса – ладно, а вот с таким твоим настроением прожить будет трудно.

– А что с моим настроением? Что с моим настроением?! Я пришла в отличном настроении – молитвенном, можно сказать! А ты мне его разрушил! Своим непониманием! Тупоумием! – кричала Елена Андревна уже в спину удаляющегося в спальню супруга.

«Партаппаратчик заскорузлый!» – гневно шептала она в одиночестве, яростно терзая зубками кулинарно обработанную куриную конечность.

Утром, в первое утро Великого Поста, которое всегда выдаётся особенно спокойным и ясным – словно сама природа отмечает его начало и просит человека притормозить с суетой исполнения многочисленных повседневных обязанностей и задуматься о том, о чём ему думать, как правило, некогда, Елена Андревна хотела спокойно помолиться (невольно наслаждаясь собственным благочестием), но, хоть они с супругом со вчерашнего не разговаривали – Петя всё время мешал: то в комнату зайдёт не вовремя – и, как казалось ей, с подозрением косясь на небольшую иконку, то позвонит кто-то – и он бубнит громко по телефону, а тут уж и завтракать пора – опять же, Петеньке. «Вечно мужья мешают – ухаживай за ними всю жизнь, как за детьми малыми», – вспомнила она многочисленные нарекания по поводу неверующих мужей своих знакомых прихожанок. – «Вот, если б мы обвенчаны были – тогда совсем другое дело!» – рассуждала Елена Андревна, не задумываясь, насколько поледовательней в таком случае нужно было бы исполнять евангельское наставление: «Жена да убоится своего мужа». «Убоится огорчить!» – добавлял священник на проповеди. Ведь супруг остаётся тем же – никто его не меняет в процессе венчания, он остаётся с теми же привычками, недостатками, слабостями, которые вылезают в буднях на первый план, а достоинства куда-то прячутся от зоркого глаза супруги.

Тем не менее, Елена Андревна послушно приготовила мужу завтрак и, стараясь не глядеть ни на мужа, ни на еду, выпила чашку чая – остывшего и совсем почти не сладкого.

На первой постовой церковной службе пришлось очень нелегко: она была раза в три длиннее обычной, содержала множество земных поклонов, к которым Елена Андревна всё не могла привыкнуть и делала смущаясь; с клироса читали торопливо и слова кафизм разлетались гулким эхом в пространстве храма. Елена Андревна пыталась сосредоточиться, но в голову лезли разные совершенно неуместные мысли: то она словила себя на том, что уже долго разглядывает приглянувшееся платье впереди стоящей прихожанки, мысленно на себя примеряет, вычерчивает фасон и прикидывает, в каком магазине может найтись подходящая ткань. И очнулась наша героиня только тогда, когда в готовом изделии крутилась перед зеркалом, любуясь, как оно хорошо легло по фигуре, ласково подчёркивая, но не выпирая филейные части. «Фу, ты!» – Елена Андревна вздохнула и перекрестилась. То вдруг она заметила, как дьякон, торжественно подняв правую руку с накинутым орарём и, широко отверзв уста, готовясь сказать возглас, нечаянно зевнул, отчего уста его отверзлись ещё больше, на совсем уж немыслимую для обычного человека ширину, и она долго не могла справиться с собой, давясь приступом беззвучного смеха. На прошении в ектеньи о мирном житии Елена Андревна, в составе украинской делегации, торжественно вошла в палаты Кремля. Сидя в парчовом кресле, увенчанная косичкой-бубликом, она увещевала Владимира Владимировича жить мирно и по-добрососедски, и речи её были разумны и просты в своей убедительности, а глаза Путина – внимательно-печальны, а его красивый накаченный торс… Тут Елена Андревна поспешно отвернулась. «Были б его слова и поступки по отношению к Украине так же красивы, как и его торс!» – вручив мысленную оплеуху, от которой Владимир Владимирович едва заметно побледнел, Елена Андревна вернулась на службу.