Юрий Быков: Московское Время (сборник)

Для Александра Павловича его подружка Олька изменилась в одночасье – при первой встрече в наступившем лете.

Он смотрел на нее во все глаза.

– Ну, ты чего, – потупилась она, отлично понимая, чего он…

– Ух, какая ты…взрослая… – подыскал, наконец, Александр Павлович слово, за которым стояли еще: «незнакомая», «другая», «красивая» и, самое главное, – «женщина».

Поначалу ему показалось, что так изменила ее новая прическа: вместо каштановой копны, сложенной на затылке, была у нее теперь модная стрижка с челкой.

Но через секунду Александр Павлович понял: все в ней другое. От прежней Ольки оставался только шрамик на щеке.

Лицо у нее похудело – или скулы четче проступили? – и из него ушла детскость с ее подвижностью черт, какой-то их непроясненностью, которые обозначились теперь в полной мере. Так из изящного наброска возникает потом прекрасный портрет. Глаза вытянулись, словно подплыли к вискам, а карие вишни в них еще больше потемнели и стали крупными, с матовым отливом.

Александр Павлович вернулся взором к шрамику и как-то по-садистски им полюбовался: его рук дело! Именно он разбил окно, осколок которого поранил Ольку… Помнится, ее тетка тогда к родителям Александра Павловича не пошла, но запретила Ольке общаться с ним надолго.

Вдруг Александр Павлович догадался: у него физиономия просто светится.

– Ладно, – нахмурился он, – сейчас мяч вынесу, попинаем?..

И как такое могло ему в голову прийти? Оля из-под челки насмешливо взглянула:

– Предлагаешь мне на воротах постоять?

– Извини, не сообразил, ты же теперь у нас барышня…

Вместо того чтобы загладить оплошность, Александр Павлович съязвил. От досады. А разве не обидно, если близкий тебе человек вдруг оказывается чужим? Да еще тогда, когда открываешь, что он тебе нужен больше, чем обычно!

Оля почувствовала его обиду.

– Ну не дуйся, неси свой мяч. На поле встретимся.

Пока Александр Павлович ходил за мячом, Оля переоделась. Она сменила свой сарафанчик на майку с шортами.

Можно было заметить, что с прошлого лета роста в ней прибавилось немного, но ровно столько, чтобы объединить гармонией эти окаты плеч, взлет грудей, теснившихся в маечке, овалы бедер…

Лучше б она не меняла свой наряд!

Александр Павлович то и дело бил мимо мяча и с замиранием сердца слушал гул земли. В какой-то книжке про разведчиков он вычитал, что земля отзывается по-особенному, если бежит женщина. Теперь он был уверен: ему слышно это! Но вошла в него и другая уверенность: не может быть дружбы с девочкой, ставшей взрослой… И возникал следом тревожный вопрос: а что же тогда?

Игры у них так и не получилось.

Дома Александр Павлович посмотрелся в зеркало. Он увидел несуразного человека – взлохмаченного, с худой шеей и детским обиженным лицом. Конечно же, никакого интереса для Оли он представлять не мог. Известная истина о том, что девочки взрослеют раньше своих сверстников, была ему еще неизвестна, а потому Александр Павлович счел свой случай и самого себя исключительно несчастливыми.

Ну а дальше… Катилось радостно лето по средней полосе. Было б, конечно, здорово, если бы Время утонуло в Зазеркалье какой-нибудь стоячей речушки со стрекозами на берегах – и никогда не наступила бы смена сезонов. (Кто-то скажет: поезжайте в Африку, и будет вам вечное лето… Лето-то будет, да не та благодать!)

Увы… Время не исчезает, не идет вспять. Люди придумали даты, чтобы обозначать его след. Для себя придумали, потому что само Временя к прошлому безразлично.

23 августа того года помнится Александру Павловичу до сих пор, хотя есть даты, когда случались события и поважней, но в памяти они почему-то существуют только пунктиром – ну, год еще разобрать, месяц еще бледнеет, от числа же вовсе ничего. А тут…

В 23 августа лето вкатилось жарким шаром. Днем еще пекло, а к вечеру резко похолодало. И совершенно некстати, потому что молодежь собиралась на танцы. А теперь что? пальто надевать?!

Александр Павлович собирался на танцы тоже. Несчастье, случившееся с ним в начале июня, оказалось лишь огорчением: все забылось, благо Оля вскоре уехала на лето к другой своей тетке, в Крым. Компанию ему составляли близнецы Свиридовы.

Толик и Борик вышли, наконец, из домашнего заточения, и теперь ребят безостановочно тянуло к курению и употреблению дешевого забористого вина «Солнцедар» – убойней его было только «Алжирское». В наверстывании даром потраченного времени они готовы были достичь многого, если б не Александр Павлович (и это от его влияния когда-то Свиридовы-старшие требовали избавить их мальчиков!).