Юрий Быков
На светлой стороне
– Да, мил человек, – после долгого молчания сказал Лещинский, – попал ты в переплёт… Но это твой выбор. Куда намерен теперь путь держать?
Натыкин невесело улыбнулся:
– Куда-нибудь подальше…
– Рассчитываешь на мою помощь?
– Рассчитываю. Мне, Михал Михалыч, нужно устроиться, чтоб жильё, работа… Кто знает, сколько всё это продлится…
Лещинский задумчиво побарабанил пальцами по столу.
– Ладно, располагайся на диване, а я пойду полистаю свою записную книжечку. Может, и помогу, чем смогу.
Так Натыкин оказался в Зуевске, в краеведческом музее. Числился он там сторожем, а по факту ещё и разнорабочим, и, хоть жалование имел весьма скудное, был искренне благодарен Лещинскому и другу его, Иванцову Даниилу Викторовичу, директору музея.
«Перекантуюсь тут пока, – увещевал себя Натыкин за скромным завтраком в своём новом жилище – служебной комнатке, находившейся в тыльной части музейного здания, – а когда всё уляжется…»
Он избегал додумывать, что будет тогда конкретно, представляя лишь некую расплывчатость, вытекающую из словосочетания «всё будет хорошо».
Этому настрою на умиротворение импонировал и тихий осенний вид из окна цвета дыма и золота.
По тропинке от автобусной остановки торопливо шёл Аркадий Глебыч Ениколопов – худой, длинный, нервный. Был он начальником отдела учёта и хранения – отдела довольно странного, поскольку согласно штатному расписанию в нём, кроме начальника, никто больше не состоял. Один только Натыкин находился в распоряжении Ениколопова, но исключительно по устному указанию директора.
«Сейчас названивать начнёт», – подумал Натыкин, сгребая яичную скорлупу в ладонь. Но прежде, чем трубка ожила, он увидел идущую по той же тропинке экскурсовода Ларису Дмитриевну, полноватую даму лет сорока пяти, и без того небольшой рост которой беспощадно скрадывали так любимые ею широкие шляпы.
Она и Ениколопов состояли в связи, о чём Натыкину поведала кассирша Жанна. Лариса Дмитриевна была миловидна, позитивна, одинока, Ениколопов – неказист, желчен и обременён семьёй. Чёрт знает, как женщины делают свой выбор!
А Жанна?! Ведь не без определённого же умысла рассказала она Натыкину об этих отношениях! Молодая девчонка, а он лет на десять её старше – неустроенный, жизнью ушибленный!
Оставалось только предположить, что генерация зуевских мужчин каким-то образом угнетала гармонию двух начал, вследствие чего жительницы города отдавали предпочтение заезжим гражданам (а Ениколопов тоже был из их числа).
– Антон, зайди! – прозвучало в трубке.
Аркадий Глебыч расхаживал мимо бумаги на столе, красневшей строкой директорской резолюции «К исполнению».
– Областной музей затребовал для выставки художников девятнадцатого века картины Савойского, – объявил Ениколопов и вдруг задумался.
– И… – отважился прервать молчание Натыкин.
Ениколопов пробуравил его острым чёрным взглядом.
– И надо их найти в запасниках!
– Я готов. Но нужна конкретика.
– А нету её! – вспыхнул Ениколопов. – Кроме «Лесного озера», которое у нас в первом зале висит, не помню я больше его картин! По картотеке они проходят, а я не помню!.. Знаешь, какой тут бардак до меня был?
– Догадываюсь, раз его последствия до сих пор налицо, – с сочувственным видом ответил Натыкин и вдруг сообразил, что эти слова имеют двоякое толкование. – Может, у Ларисы Дмитриевны спросить? – не дал он остановиться мысли Ениколопова.
– Пожалуй, – согласился тот.
Лариса Дмитриевна внесла лёгкую, почти призрачную волну духов, так явственно оплеснувшую ноздри.
– Да, были у нас полотна Савойского, – подтвердила она, глядя на Ениколопова по-утреннему свежими, блестящими глазами. – Надо искать, Аркадий… – и, скользнув взглядом по Натыкину, добавила: Глебыч.
– И о чём они? – спросил Натыкин.
– Был там, помнится, осенний пейзаж, выполненный пастелью. Он, стало быть, в раме под стеклом. Потом полотно маслом – зимняя дорога. И портрет старика. Тоже масло.
– Ладно, понял. Я пошёл?
– Ты уж постарайся, Антон, – напутствовал его Ениколопов. – Я тут дела порешаю и к тебе присоединюсь.
Картина в раме под стеклом нашлась довольно быстро.
– Ну да, она и есть – пастель, – произнёс Натыкин, любуясь чудом, сотворённым цветными мелками. Пейзаж поражал глубинной лучистостью красок, будто в них было растворено солнце. И ещё поражала какая-то «особость» каждой детали в общем изображении – таким открывается мир через свежевымытое окно.
Читать дальше